– Она прекрасно чувствовала себя, когда мы виделись в последней раз, – сказала я. – Я давно уже не видела ее такой бодрой и жизнерадостной.
– Она вызвала себе «скорую помощь», – промолвила мать. – Она сказала врачам, что мир вот-вот взорвется.
Темное кирпичное здание больницы в викторианском стиле в этот поздний час было уже закрыто, но над одним из подъездов горели огни, освещавшие глухие стены и башенки.
– Новый корпус откроется только в следующем месяце, – сказала мама, когда мы подъехали по извилистой дорожке к пустынной автомобильной парковке. – Поэтому пока это – единственное место, где могут принять Джульетту.
Я выключила двигатель, и в этот момент Джульетта проснулась.
– Приглушите звук, – сказала она. – И уберите камеры.
Мы с мамой вышли из машины и переглянулись. Я заметила выражение боли в ее глазах.
– Здесь ей помогут, – сказала она.
Мы поговорили со служащей в регистратуре, а потом поднялись по каменной лестнице. Джульетта и мама шли впереди.
– В каком качестве я приехала сюда? – снова спросила сестра.
– В качестве себя самой, – ответила мать. Я едва сдержала истерический смех. «Везет же нашей семье!» – хотелось крикнуть мне, но я промолчала.
Я поднималась по ступеням вслед за мамой и Джульеттой, неся большой пластиковый пакет с одеждой сестры.
На лестничной площадке второго этажа нас встретил санитар. Взяв Джульетту за руку, мама подвела ее к нему.
– Я ее мать, – сказала она.
– Хорошо, – хмуро промолвил санитар, явно недовольный тем, что в столь поздний час родственники привезли еще одну умалишенную. – Проходите в кабинет.
Мы вошли в тесную комнатушку с серыми стенами. Письменный стол был завален бумагами, в пластмассовых держателях лежали проспекты и брошюрки, рекламировавшие различные препараты и рекомендовавшие звонить по телефонам доверия, если вы почувствовали, что умственное перенапряжение грозит вам психическим расстройством.
Джульетта села на пластиковый стул. Она все еще не знала, кем сейчас является.
В кабинет вошла женщина-врач и, устроившись за столом, попросила нас рассказать о пациентке и ее родственниках. И мама тут же села на своего любимого конька. Она начала энергично во всех подробностях рассказывать о недостатках нашего отца и генетической предрасположенности его родственников к душевным болезням. Джульетта в это время сидела неподвижно, уставившись в одну точку. Женщина-врач бросила на меня подозрительный взгляд. Возможно, она видела во мне еще одну свою пациентку. Я улыбнулась ей.
Джульетта отказалась считать от двадцати в обратном порядке, назвать сегодняшнее число и сказать, который час.
– Они подслушивают меня, – прошептала она, когда доктор вышла из кабинета.
Санитар принес нам мутный, слабо заваренный чай, но никто из нас к нему не притронулся. Я встала, подошла к двери и заглянула в расположенную напротив комнату отдыха для больных. Там работал телевизор, но его никто не смотрел, хотя звук был включен на полную мощность. По помещению бесцельно блуждали пациенты. Одна из женщин, ссутулившись в кресле, рыдала, но на нее не обращали внимания.
– Сейчас мы уложим ее в постель, – сказал вернувшийся в кабинет санитар. – Завтра утром вы можете позвонить нам.
Мама поцеловала Джульетту, а я, положив ей руки на плечи, сказала до свидания, но она даже не пошевелилась. Джульетта молча смотрела на меня пустыми глазами.
По дороге домой мама говорила не умолкая. Я вела машину сквозь дождь и темноту, и у меня в ушах звенел ее голос. Не знаю, о чем она говорила. Я была слишком взволнована всем произошедшим и не вслушивалась в ее слова. У меня перед глазами стояло лицо Джульетты. Я никогда не забуду, как она завизжала от страха и вцепилась в меня, когда я пыталась вывести ее из квартиры на улицу.
– Мы вынуждены были это сделать, – сказала мама, когда машина подъехала к ее дому. – Она не ела три дня.
Я выключила двигатель.
* * *
– Знаешь, Джульетта позвонила отцу, – сказала мама, наливая мне еще одну чашку кофе. – Он, конечно, перепугался, услышав, что произошло. Я предупрежу сотрудников клиники, чтобы его не пускали к Джульетте. Я уже сказала доктору Кендрик, что в роду у вашего отца было много душевнобольных.
– Это сильное преувеличение, – заметила я.
– Вовсе нет, – горячо возразила мама. – Когда он разрубил в щепки фортепьяно, доктор О'Коннор сказал мне: «Ваш муж болен». В ту пору я была еще слишком слаба и сентиментальна и не могла противостоять ему. Я впадаю в ярость, когда вспоминаю всю эту историю.
– Давай не будем об этом. Ему ведь не поставили тогда никакого диагноза и не госпитализировали.
– Только потому, что это случилось на второй день Рождества, – убежденно сказала мама. – Ты прекрасно знаешь, что за человек твой отец. Почему же ты всегда защищаешь его?
– Я вовсе не защищаю его. Мы все чокнутые в нашей семейке и знаем об этом. Поэтому не надо разглагольствовать на эту тему.
– Я и не разглагольствую.
Когда я добралась домой, уже почти рассвело. Меня трясло и знобило от недосыпания и большой дозы кофеина. Мне хотелось лечь и проспать целую неделю, но в одиннадцать часов я должна была снова встретиться с мамой.
Растянувшийся на кровати Гай проснулся, когда я стала раздеваться.
– Я скучал по тебе. Иди ко мне сюда, под одеяло.
– Я потная и грязная.
– Дорогая моя, это свидетельствует только о том, что ты земная женщина.
– Мне надо принять ванну.
В ванной комнате ощущались следы присутствия чужого человека. На моем мыле были черные волосы, влажное смятое полотенце валялось на корзине для белья. Я пустила горячую воду и вылила в нее остатки расслабляющей пены для ванны.
Прежде чем войти в воду, я заперла дверь. Мое тело сразу же покраснело, но, несмотря на горячую ванну, мне было холодно. Я дрожала от страха за Джульетту, не в силах избавиться от мысли о том, что она лежит сейчас одна в этой ужасной клинике и смотрит в потолок мертвым потухшим взглядом.
Надев большой махровый халат, я вернулась в спальню.
– Ты можешь крепко обнять меня? – спросила я, залезая под одеяло.
– Я способен на большее.
– Будет достаточно, если ты просто обнимешь меня.
Но когда он выполнил мою просьбу, я поняла, что больше всего хочу сейчас остаться одна.
* * *
Джульетта сидела на краю кровати. Когда она увидела нас, ее рот скривился, как у ребенка, лицо сморщилось, и она заплакала. Всхлипывая, она несколько раз произнесла мое имя.
Я была рада тому, что ее эмоции выплеснулись наружу. Я боялась, что она будет молча сидеть, уставившись в одну точку неподвижным путающим взглядом. Присев перед ней на корточки, я взяла в свои ладони ее холодные руки.