ругаясь, бросилась бежать по коридору.
- Люди добрые, спасите! Убиваю-у-ут! — Она влетела в комнату и успела захлопнуть дверь на замок.
Люба, гнавшаяся за ней, всем телом ударилась в дверь и только тогда пришла в себя. Тяжкое, хриплое дыхание вырывалось из груди, сердце колотилось в горле, кожа на лице вся саднила от кровоточащих царапин, волосы всклокочены.
- Б...! Б...! Б... — неистовствовала за дверью Зинаида. — Думаешь, испугала?! Всем скажу! Недотрогой себя выставляла! Шлюха!
Ругательства были слышны и на кухне, при каждом новом бранном слове Нина Аркадьевна мелко вздрагивала, будто они относились к ней.
- Ну с цепи сорвалась баба... — растерянно уронила Люся. — Че она взбесилась-то?
- А ты чего ее заводила? — бешено глянула на нее Полина.
- Ой, а при чем тут я? Ты с ней первая сцепилась, а я, выходит, виноватая! Хорошенькое дело! — Люся пригоршнями покидала в кастрюлю нарубленную капусту и никак не могла зажечь спичку — руки тряслись, спички ломались. — Не квартира, а сумасшедший дом какой-то!
- А чего она про Любку-то молола? — спросила Полина, глядя на Нину Аркадьевну. — Правда, что ли?
- А что ты меня спрашиваешь? Ее и спроси. Я откуда знаю?
- Брось, Нинка, ты все знаешь... Интересно, с кем это она? — Полина вздохнула, налила воды в чайник, поставила на конфорку, сказала с какой-то бесшабашностью: — И правильно! С этой жизни удавиться хочется, а тут мужика завела, ох, господи, грех какой! Тьфу! Да я бы... Мне бы…
- То-то и оно, что бог бодливой корове рогов не дает, — ехидно заметила Люся и тут же испуганно замолчала, встретив оскорбленный, гневный взгляд Полины.
- Да мне дочек жалко! А то бы каждый день нового приводила! В магазине трое ухаживают, отбоя нету! Жениться предлагают! Вон завскладом! Молодой! Пятидесяти нету! Как тень за мной ходит!
Люся забрала кастрюлю с накрошенной капустой и двинулась молча из кухни. Только в коридоре раздался ее оскорбительный смех.
- Смейся, смейся, ворона македонская! — крикнула Полина. — Мышь белая! То-то мужик твой по ночам роман на кухне строчит, что от тебя в постели-то ни пользы, ни удовольствия! Ха-ха-ха! — Полина тоже захохотала.
Люся хохотала в коридоре у открытой двери в свою комнату, а Полина заливалась смехом на кухне. Кто кого перехохочет.
- Ха-ха-ха! — визгливо и натужно смеялась Люся, хотя смеяться ей, услышав такое, вовсе не хотелось.
- Го-го-го! — грохотала на кухне Полина, чувствуя себя победительницей.
Первой не выдержала Люся. Хохот ее сменился всхлипываниями, и она скрылась в комнате, с треском захлопнула дверь.
- Что, правда не нравится?! — перестав гоготать, заорала Полина. — Она, милочка моя, никому не нравится! А слушать надо!
И все. Наступила мертвая тишина. Молчала за своей дверью Зинаида, молчание в комнате Любы, молчание — на кухне. Шторм утих…
Робка сидел в кинотеатре и смотрел «Леди Гамильтон». Зал затаил дыхание. Робка весь подался вперед, глядя на Вивьен Ли и Лоуренса Оливье, и вспоминал слова Милки, какая красивая любовь в этом фильме.
Действительно, как красиво... И сами они такие красивые... недоступные... будто люди с другой планеты. Неужели в старину все люди были такие, и одежды... и корабли под парусами. Когда леди Гамильтон и адмирал Нельсон стали целоваться, а английские моряки на кораблях хором запели песню, у Робки перехватило дыхание. Э-эх, как бы он хотел жить в те времена! Быть моряком, ходить под парусами в моря, пить ром, выдерживать сокрушительные бури! А может, уехать на Север, ну хотя бы в Мурманск, и уйти рыбаком в море? Вот как замечательно! Почему идея эта раньше не приходила ему в голову?! Там он забудет все — подлую измену Милки, надоевшую до чертиков школу, вечные дрязги с Федором Иванычем, ругань матери из-за прогулов и плохих отметок — все к черту! Как он раньше не додумался до этого? Можно будет уговорить Богдана, или Полякова, или Костика и рвануть в Мурманск вместе.
- Мой любимый адмирал... — глубоким голосом произнесла по-английски Вивьен, и голос Александровича перевел эти слова на русский.
Робка встал, пошел к выходу, наступая на чьи-то ноги, спотыкаясь о чьи-то колени. Его ругали вполголоса, толкали в спину.
Робка брел по вечерней улице и строил планы на будущее. Рыбаки много зарабатывают. Робка вспомнил Севу Голощапова из второго подъезда, здоровенного молодого парня в тельняшке, с кудрявым, выгоревшим на полярном солнце чубом. Он приехал зимой в отпуск, гулял и угощал всех ребят во дворе, рассказывал про шторма, про путину, про долгие плавания в Атлантику за селедкой. Вся ребятня слушала его раскрыв рот, буквально впитывала в себя каждое слово. Сева Голощапов играл на гитаре и пел простуженным сипловатым голосом морского волка:
Кто бросил любящих невест, кто третий месяц рыбу ест,
Чьи лица жжет жестокий вест — во рту полпуда соли-и!
Святая Дева — Южный Крест,
Святая Дева — Южный Крест,
И желтые мозоли-и!
Кто позабыл про отчий дом, с кем запах пороха знаком,
Кто бьет без промаха клинком в пылу горячей схватки,
Святая Дева, крепкий ром, Святая Дева, крепкий ром,
И нежные мулатки-и!
- Спиши слова! — немедленно попросил Гаврош, сидевший рядом с Севой Голощаповым.
- Нравится? — спросил веселый моряк, блеснув глазами. — То-то, кореша! Горизонты зовут моряка!
- А когда ты поедешь обратно? — спросил кто-то из пацанов.
- Погуляю и поеду, — улыбнулся моряк Сева. — Как раз к весенней путине, пацаны! Прогуляем фанеру и тронемся новую зарабатывать!
- А с какого возраста можно рыбаком пойти? — опять спросил кто-то из ребят.
- Юнгой можно и с шестнадцати, — подмигнул Сева.
«Точно! Я устроюсь юнгой! — Робка даже остановился, осененный такой удачной мыслью. — Найду в Мурманске Севу Голощапова, и он поможет устроиться. Не откажет же парню со своего двора! И матери ничего не скажу, смоюсь втихаря — и будьте здоровы!»
Он брел по переулку, пиная носком ботинка мелкие камешки. Мечты о Мурманске, о рыболовных траулерах, об Атлантике начали тускнеть так же быстро, как засияли в воображении Робки. Не сможет он уехать без Милки, не сможет. Робка почувствовал себя обреченным, загнанным в угол. Последнее время это угнетающее чувство приходило к нему очень часто. Нет, не поедет Милка с ним никуда, это