Я взял его в руки, поднес к огню светильника и вздрогнул: были на нем отчеканены ибисы, священные птицы Тота, что шли чередою вокруг узкого горлышка. Работа старинная, тонкая, искусная, но не ремесленников из Гермополя – скорее, из Мемфиса или Фив. Почему‑то я так решил, хоть разбираюсь в древних изделиях не лучше, чем в охоте на зайцев с соколами. Но в следующий миг я догадался, в чем тут дело: пожалуй, сосуд могли изготовить в Дельте, в Гермополе, где почитают Тота, однако видел я его в Фивах и принял там из рук казначея Унофры. Сердце мое замерло, я стал осматривать тусклую поверхность, разыскивая приметные царапинки, и я их нашел. Сомнений не было – эту вещь мне дали в Фивах! И Харух – да будет он проклят Амоном! – ее украл!
Я вытер холодный пот со лба и стиснул голову ладонями. Старинный сосуд, врученный мне Унофрой и похищенный Харухом в Доре, вернулся ко мне из Таниса! И что же сие означало?.. Этого я не представлял. Мысли мои метались, словно стая вспугнутых воронов, тело бил озноб, и казалось, что горло засыпал песок. С трудом поднявшись, я позвал своего раба и удивился, как хрипло звучит мой голос. Брюхо принес кувшин с вином, дал мне выпить, и мое сердце исторгло холод. Немного успокоившись, я спрятал сосуды обратно в ларец и вышел в сад, дремавший под звездным небом.
«Возможно, поймали Харуха?..» – подумал я. Скажем, воины князя Бедера изловили его в каком‑то филистимском городе, Бедер покарал нечестивца, а похищенное отправил в Танис?.. Но я отверг эту мысль. Князь Дора не тот человек, чтобы вернуть кому‑то, хоть фараону, хоть Амону, серебро и золото. Себе оставил бы, своих богов бы славил за удачу!
Может быть, Харух вернулся в Дельту и попал в руки танисского правителя? Но зачем ему возвращаться? Он не роме, и Та-Кем ему не родина, Танис не отчизна. В Джахи, где могут знать о воровстве, ему тоже не место, а вот страна Хару подошла бы. Бен-Кадех рассказывал, что в Хару говорят на том же языке, что в Тире, Сидоне и Библе, живут там люди того же племени, и есть у них многие княжества и города. Легко там затеряться! Но если бы вернулся Харух в Танис и если бы поймали его стражи, отняв украденное, было бы о том известно, известно потому, что нет в случившемся секрета. Вот вор, обокравший и осквернивший бога, о чем поведал Мангабат старшему над корабельщиками, а тот – владыке Несубанебджеду; поймали этого вора, забили палками, содрали кожу или швырнули в Реку крокодилам. Очень, очень поучительно, и никакой тайны! Знал бы об этом Тотнахт, знали бы Мангабат и его люди и сказали бы мне. Но не сказали, и выходит, не было этого.
Так размышлял я в саду под деревом, где сидели мы раньше с милой Тентнут. Но были те раздумья бесплодными, как песок пустыни, и решил я наконец, что свершилось чудо, и Амон, великий бог, возвращает мне утерянное. Все в его власти! Что ему стоит вынуть у Харуха печень, бросить на растерзание львам, а драгоценный сосуд перенести в Танис, прямо в княжескую сокровищницу!
Правда, мучили меня кое‑какие сомнения – ведь были еще четыре серебряных сосуда и мешочек с украшениями, дар Танутамон. И где они?.. Бог, взявшись за дело, доводит его до конца, и если покарал он вора и отнял свое золото, то не оставит и серебра. Но, быть может, все напутал танисский казначей? Положил в ларец другие сосуды, а украшения вернул Танутамон? Подобное могло произойти, ведь даже боги ошибаются… Вот Осирис поверил Сетху и умер от его руки…
Утомленный этими мыслями, я вернулся в дом, задул светильник и лег на ложе. И снились мне в ту ночь ладья Амона-Ра и сам великий бог, плывущий по небу в ореоле жаркого сияния. Руки его были вытянуты, ладони раскрыты, а на одной держал он сосуд с ибисами, а на другой пылал огонь неугасимый, и корчился в пламени том проклятый Харух. Проплыла ладья с востока на запад, и над Библом шевельнул Амон рукой, бросил в город золотой сосуд и милостиво улыбнулся.
И я, оставаясь все еще во сне, понял, что дан мне знак, что прощен я Амоном за свое нерадение. И тогда возрадовалась душа моя, и облегчилось сердце.
ГОРЫ И КЕДРЫ
Миновал день, и еще день, и еще, и был я призван к князю Библа. В новой одежде явился я к нему, и не были в пыли мои ноги, ибо ехал я в повозке Эшмуназара, запряженной двумя упитанными ослами, сидел под полотняным тентом на толстом ковре. И когда вошел я к владыке Закар-Баалу, нес за мной возница тяжелый ларец, и слышался звон из того ларца, приятный слуху. Встал я перед князем, склонился к коленям его, поднял крышку и увидел, как просветлело лицо правителя. Возрадовался он и молвил:
– Сосчитан товар, что прислал мой брат из Таниса, сосчитан и увезен в кладовые, а этот последний дар останется в моей сокровищнице. Исполню я веление Амона! Готовы люди и готовы упряжки, и завтра пошлю я их в горы. И дам корабли числом десять и еще пять, чтобы везли они кедр в Танис, а там – твое дело. В Фивы по вашей Реке мои суда не плавают.
Хотел я сказать, что корабли для перевозки дерева обещаны Несубанебджедом, но раздумал. Обещаны, но придут ли в Библ?.. Прислал князь Таниса товары, прислал золото и серебро; вдруг на этом и кончилась его щедрость?.. Так что снова поклонился я князю, а потом спросил:
– Много ли нужно времени, чтобы срубить те кедры и привезти на берег?
– Срубить недолго, дольше тащить быками с гор, – ответил князь. – Но срубленный лес тяжел, и его оставят на месте, чтобы бревна высохли. Будут они лежать много месяцев, не меньше пяти или шести.
Опечалился я, ибо понял, что еще не скоро увижу Реку, не скоро войду в свой дом и обниму своих детей и женщин. Был я в этот миг, как птица, плененная в клетке: хочется ей лететь на юг, да клетка не дает. Но превозмог я печаль и сказал:
– Что делать мне это время, господин мой? Томится на чужбине мое сердце, горек мне мед твоей земли, и не веселит ее вино.
– Мне служат египтяне, служат и живут здесь не месяцы, но годы, – произнес Закар-Баал. – Ты их знаешь, Ун-Амун, ты их видел. Спроси у них: разве горек им мой мед?.. разве вино мое не приносит радости?..
– Они служат, владыка, и дни их полны забот. Они служат, а я жду. Жду в печали.
Нахмурился правитель Библа и сказал сурово:
– Не ты первый ждешь, не ты первый! Когда я был молод, пришли ко мне посланцы фараона вашего, и речи их были дерзкими, вид непочтительным, а даров не оказалось вовсе. Не пустил я их обратно, повелел жить здесь, и жили они в Библе семнадцать лет, а потом умерли[45]. Тебе меньше ждать, Ун-Амун. И если хочешь умерить печаль и ощутить сладость меда, сделай, как я скажу: найди себе женщину.
Это был мудрый совет. Видит Амон, женщина делает мед слаще, вино пьянее, а жизнь радостнее! Конечно, не всякая женщина, а такая, как Тентнут или Нефрура… Дрогнуло мое сердце, и сказал я Закар-Баалу слова благодарности, а потом спросил:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});