Знакомая песня. Каждый старается увильнуть от ответа.
. – Может быть, так, а может быть, не так. На месте будете разбираться. Минуту ехали молча.
– Что с лайнером? – спросил наконец Долотов.
– Он еще спрашивает! Поломал машину, только и всего. – Гай повернулся к Долотову и, встретившись с его вопросительным взглядом, улыбнулся. – Ничего серьезного не обнаружено. Только не думай, что это так просто пройдет для тебя. В министерстве было совещание, самолет выпал из графика испытаний, Разумихину пришлось держать ответ. Так что…
– Разбирать будут?
– А ты как думаешь?
– Будут. Черт меня дернул садиться на лайнер! И Чернорая подсек.
– Как подсек?
– Так… Если хочешь, чтобы человек потерял уверенность в себе – скажи ему, что кто-то может сделать его работу лучше.
– Вот, вот! Ты и выдай все это Разумихину, когда за тебя, раба божьего, примутся.
– Нет. Я у начальства в партизанах хожу, слушать не станут. Снимут с машины, а?
– Бог даст, обойдется. Данилов вышел на работу.
– Руканова, говорят, повысили?
– Собираются. Как тебе нравится?
– Не думал об этом.
– А я против.
– Что так?
– Так. Я его немного знаю.
– Вот и хорошо.
– Мало хорошего. Недошлый он, как говорит Глафира Пантелеевна.
– Почему? Ростом не вышел?
– Натурой. Таких пресекать надобно.
– Всех нас, любезных соотечественников, одолевает «тяготение к пресечению», до того обасурманились, что не знаем, что сказать о ближнем, если неизвестно, что он подлец.
Гаю очень хотелось напомнить Долотову его разговор с Трефиловым, но Гай превозмог себя, мысленно отметив, что эта терпимость – черта в Долотове ранее неизвестная, даже несоответствующая привычному представлению о нем.
– О Руканове и тебе кое-что известно, – сказал Гай.
– Имеешь в виду мою характеристику?
– Не только.
– Маленькие гадости – это маленькие гадости.
– Как прикажешь понимать?
– Очень просто, «оставить ему его крысу».
– То есть дать Володе возможность пакостить в пределах способностей? – Гай хитро прищурился. – Я слышал, ты уговаривал своего приятеля ответить на статью Фалалеева. Ты бы оставил ему его крысу?
– Здесь другое, Гай, – сказал Долотов после некоторого молчания. – Что такое Фалалеев? Сидел «мешком» рядом с Боровским, как говорит Козлевич, и вот не стесняется внушать читателям, что-де в «наше просвещенное время» истинная цена работнику состоит в его способности находить «оптимальные варианты». Что-де нынешний идеал – человек рассудочный, как в песенке: «умный в гору не пойдет, умный гору обойдет». Если развить эту идею, выходит – поднимай лапки кверху, если в корзине у противника на два кулака больше. Печатный глагол – это не треп в комнате отдыха.
– Тут уж не от Фалалеева, скорей – от моды.
– Какой моды?
– В моде стиль деловых людей – рационализм. Все взвесить и делать то, что оправдано, выгодно.
– Когда рационализм становится философией, это уже не стиль деловых людей, а особый род проституции – поступайся всем, что не дает выгоды! Свойство наиболее развитых паразитов. Публика этого сорта куда как современна! На языке – полный набор добродетелей дня, а на деле – всегда в стороне, всегда вне… духовной генеалогии народа. Есть такое растение – повилика. Питается соками дерева, на котором паразитирует, но никогда не становится частью этого дерева.
– Почему же ты оправдываешь Руканова?
– Я не оправдываю. Он знает себе цену и торопится получить ее. Карьерист? Да. Но такие, как он, были еще на строительстве пирамиды Хеопса. И помогали строить, а вот типы вроде Фалалеева зарубили бы саму идею пирамиды как бредовую.
Гай вздохнул. Когда-то и он так считал: если хочешь иметь хорошего работника – дай шанс его человеческим слабостям, игра-де стоит свеч. Теперь он не был в этом уверен… А что касается Володи, то после его объяснительной записки, после разговора в кабинете Данилова никакие рассуждения не могли убедить Гай-Самари, что слабости Руканова окупятся его деловыми качествами.
– Нескромный вопрос, Боря…
– Да?
– Что за история была у вас в училище? Инструктора избили, а?
Долотов некоторое время рассматривал Гая, словно хотел угадать, зачем это ему понадобилось.
– От кого узнал?
– Трефилов говорил… Давно, – соврал Гай.
– Долотов закурил и надолго замолчал.
– Рыльце в пуху, Боря? – улыбнулся Гай.
– Был у нас в группе курсант… – начал Долотов. – Суров… Да, Вадим Суров. Впрочем, я не уверен, что это его настоящая фамилия. Маленький, вертлявый, разговаривал, как одесский жулик. Его отец жил за границей; во время войны работал на немцев. Вот и сын задумал умотать за границу, а его не допускали к самостоятельным полетам. Не тянул по технике пилотирования. Хотели отчислить. Но ему удалось упросить комэска, и тот дал Сурову десять добавочных полетов на УТБ. В тот день «пешку» поднимал я, а он сидел позади капитана, на штурманском пятачке. После второго разворота – триста метров – помню, я собирался «затяжелить» винты. Слышу, какой-то удар. Сначала не понял. Обернулся – Суров с молотком. Но я не понял, что звук оттого, что он ударил капитана по голове.
– И тот потерял сознание?
– Нет, не думаю. На нем был зимний шлем, с мехом. Он наклонился, и тогда я понял, что Суров ударил его. Капитан повернулся к нему, а он его – молотком по лицу. Два или три раза…
– Представляю!
– Я попытался оттеснить его рукой, другой держал штурвал. Он и меня по руке. Я сказал капитану, чтобы взял управление. Хорошо, не был привязан. Ну, завалил Сурова, придавил коленом, схватил за горло, а он… – Некоторое время Долотов молчал. – Он вырвался, но я снова его схватил, держу. «Отпусти, я прыгну», – говорит. Меня подвел его голос. Показалось, в себя пришел… И тут он вырвался второй раз. Фюзеляжные баки были вынуты, в перегородке дыра, а в пустом отсеке – люк. Он и юркнул в эту дыру. Потом вижу – люк открывает.
«Капитан, – кричу, – выпрыгнет!» – «Ну и черт с ним!» Так-то оно так, только на Сурове не было парашюта.
– И прыгнул?
– Да… Я бы не дал, но капитан едва сидел, глаза кровью заливает, машина рыскает… Ребята видели, как Суров падал. Дикое зрелище. Когда ударился о землю, его подбросило, как мяч.
А Долотова будили по ночам и коротко говорили: «Пошли». И так месяца два. Оказалось, капитан отрицал, что говорил «пусть прыгает». И даже высказал предположение, что Суров был в сговоре с Долотовым. Все кончилось, когда из Москвы приехал полковник. Он беседовал с Долотовым всего дважды, но подолгу и дотошно. «Что с тобой делать? Героя давать или сажать?..» Не сделали ни того, ни другого. После экзаменов предложили остаться в училище инструктором, но он попросился в часть. Невыносимо было жить рядом с капитаном, видеть его.