Читать интересную книгу Z — значит Зельда - Тереза Фаулер

Поначалу казалось, что с Лоис Скотта связывает то же, что и с остальными новыми друзьями, полными таланта и обожания: он проявил интерес, стал делиться опытом, помогал завести связи, давал рекомендации. Со мной, а порой и без меня, он обедал с Лоис и ее матерью, или пил с ними чай, или случайно сталкивался в ресторане и проводил с ними остаток вечера. Эти встречи были просто отдельными эпизодами в длинной череде подобных обедов, чаепитий и ужинов с другими актерами и сценаристами. Мать Лоис всегда играла роль дуэньи на встречах, поэтому меня не беспокоило, что Скотт проводит время с этой девочкой. К тому же ей не было еще и восемнадцати.

Как-то днем я сидела у бассейна и писала Скотти о своем походе в зоопарк, когда появился Скотт. Рабочий день закончился, и я ожидала его с минуты на минуту — думала, мы вместе отправимся ужинать с Ван Вехтенами, нашими знакомыми еще со времен Грейт-Нека.

Скотт сел на шезлонг рядом со мной.

— Изменение планов. Сегодня не выйдет встретиться с Карлом и Фаней. Мне нужно бежать переодеваться. Поужинай здесь, здесь очень красиво. — И он умчался в бунгало, бросив через плечо: — Я вернусь часам к одиннадцати. Я посмотрела ему вслед и продолжила писать:

Папочка страшно занят. В нем больше энергии, чем в прыгучем кенгуру. Нужно обязательно съездить в Австралию — как тебе такая мысль? Все коалы и кенгуру полюбят моего ягненочка, уверена. Ужасно по тебе скучаю и очень жду твоего письма.

Скотт вернулся около одиннадцати, как и обещал, но с ослабленным галстуком, расстегнутым воротником, растрепанными волосами и покрасневшими губами. Он не сказал ни слова, но я поняла, что Лоис каким-то образом удалось ускользнуть от мамы.

— Насколько далеко все зашло? — напряженно спросила я.

— Что такое, дорогая?

— Вы с этой девочкой… надеюсь, ты не воспользовался ее неопытностью.

— Да ты с ума сошла, — пробормотал он, направляясь в спальню. — Я был с парой ребят со студии.

Я пошла за ним и встала в дверном проеме. Наблюдала, прислонившись к косяку, как он вешает пиджак в шкаф. Мое сердце бешено колотилось.

— Похоже, вы с ними вместе рядились в женщин.

— О чем ты говоришь? Мы поужинали у Муссо и Фрэнка.

— Правда? И если я завтра зайду туда и спрошу, как мистеру Ф. Скотту Фицджеральду и его приятелям со студии понравился ужин, они и бровью не поведут?

Скотт закрыл дверцу шкафа и обернулся ко мне, сложив руки на груди, как часто делают провинившиеся мужчины.

— Уж кто бы говорил про доверие.

— Я никогда ничего не отрицала.

— Нет, ты просто отмалчивалась, пока не собралась бросить меня.

— А ты, значит, выбрал другую тактику — заморочить голову сейчас и сознаться позже?

— Ну хорошо. Если хочешь знать, Лоис действительно пригласила меня поужинать. Она хочет, чтобы я написал для нее сценарий. Аванса не будет, конечно, ее заработки пока не позволяют. Но если нам удастся продать сценарий Фэрбенксу, это будет прекрасный трамплин и для нее, и для меня.

Я могла бы спросить, зачем он соврал сначала или была ли на ужине ее мать — вот только я уже знала ответы. Ответ на свой следующий вопрос я тоже знала, но — можете считать меня мазохисткой — все же хотела услышать, что он выдумает.

— А почему у тебя губы покраснели?

Он прикоснулся к ним двумя пальцами и подошел к зеркалу.

— Вот как. Наверное, от вина.

— Чего в ней такого особенного? Зачем ты тратишь на нее время?

— Она умна и талантлива и не растрачивает это понапрасну. Я таких уважаю. Я хочу помочь ей раскрыть свой потенциал.

— Ты хочешь быть героем для всех.

«Кроме меня».

— Мне нравится помогать людям, что в этом дурного? Она такая собранная и сосредоточенная. Тебе стоило у нее поучиться.

Мы оставались в Голливуде два месяца, и постепенно становилось все тяжелее. Скотту не давался сценарий, который ему заказали, он ругался со мной из-за Лоис, ругался с актрисой, которая сыграет главную роль, потратил весь аванс и еще немало сверх того, все чаще встречался с Лоис, и в итоге…

Что ж, итог был таким…

Скотт пропадал в тот день неизвестно где и вернулся в бунгало поздно, пьяный, растрепанный и безутешный. Покачиваясь, переступил порог.

— Эта сука меня ненавидит.

Я отложила книгу.

— Кто тебя ненавидит? Уж конечно, не малышка Лоис?

— Нет, нет, эта их драгоценная звезда! — Он оскалил зубы. — Она заставила Фэрбенкса завернуть мой сценарий.

— Нечего было ее злить.

У него не осталось сил ругаться еще и со мной. Он только нахмурился.

— Собирай вещи, завтра мы уезжаем.

— Хорошо. — Я ушла в спальню и заперла за собой дверь.

Проснувшись утром, я обнаружила, что он сложил всю мебель в пирамиду в центре гостиной. На вершине, прикрепленный к ножке перевернутого стула, красовался счет «Амбассадора» за все удобства, которыми мы пользовались эти два месяца. На нем Скотт написал большими красными буквами «К оплате студией Юнайтед Артистс».

На нем все еще был вчерашний костюм. Увидев меня, он спокойно сказал:

— Ну ладно. Одевайся и поехали.

Глава 39

Представьте нас в громадном доме с колоннами — это Эллерсли, практически наша собственная плантация в деревушке Эджмур, штат Делавэр. Три этажа огромных квадратных комнат с высоким потолком, которые мне никак не удается полностью обставить мебелью. За аренду этого двадцатисемикомнатного поместья в классическом античном стиле, стоящего на холме с видом на реку Дэлавер, мы платим всего сто пятьдесят долларов в месяц. Правда, зимой еще почти столько же уйдет на отопление.

За поистине королевским газоном течет широкой коричневой лентой безмолвная река. Ей нет дела до маленькой компании, собравшейся на берегу сегодня, 21 мая. На дворе 1927 год, но все могло происходить на сотню лет раньше, или на тысячу, или на три — река не знает и не хочет знать об этом. Не тревожат ее и драмы, разыгрывающиеся между участниками пикника, или та, что разворачивается в небе к северо-востоку оттуда, где Чарлз Линдберг пытается пересечь Атлантику и добраться до Парижа за один полет на одном двигателе.

Если у реки есть душа, то она полна безмятежности. Если река и может чему научить, то терпению. Будет засуха, скажет она, и будет полноводье, встанет лед и растает лед, вода будет струиться и стремиться в солончаковую дельту реки, чтобы влиться в океан между скалой Льюис и мысом Мэй, отныне и присно, и вовеки веков, аминь.

Но кто прислушивается к реке? Вот мы сидим на берегу, разложив покрывала на клеверной лужайке. Вот родители Скотта, Молли и Эдвард, дивятся последнему приобретению сына, вот Карл и Фаня ван Вехтен, а вот мой земляк-южанин, критик и романист Джеймс Бойд, вот Лоис Моран с матерью — это почетные гости, потому что мы уже целых два месяца не были в Голливуде, и Скотту нужна доза — доза девчушки, чьи «совершенно платонические чувства» к нему сделались важнее всего на свете. Знает ли об этом кто-то, кроме них двоих и меня? Река ответила бы: «Какая разница?» — но я слишком занята, чтобы обращать внимания на ее советы.

Плед, как и подобает для пикника, в красно-белую клетку. Ведерко со льдом пополняют время от времени две темнокожие женщины, за которыми Эдвард наблюдает со смешанным любопытством и подозрительностью. Его мир всегда был белым. Мы уже закончили с сэндвичами и еще не приступили к ужину, так что все наше внимание занимают джин с мартини и крокет.

На Лоис простое льняное платье в полоску. Всем своим видом она воплощает совершенную невинность, будто дощатый пол в ее спальне не начинает скрипеть через минуту после того, как я просыпаюсь в пустой постели.

На Скотте поплиновый костюм от «Братьев Брукс», смотрящийся куда лучше, чем мужчина внутри, который всего несколько дней назад написал своему агенту, что роман, все еще длиной лишь в пару глав, будет закончен в июле. Это тот же мужчина, что с наступлением июля оторвет жену от занятий у балетного станка, который она установила против его воли, и скажет, дрожа от ужаса, что он на грани чего-то кошмарного — нервного срыва или гибели. До конца августа Скотт сделает это еще трижды и, чтобы избежать новых размолвок, перейдет на легкие сигареты и откажется от девушки в полосатом льняном платье.

Он попытается бросить пить и продержится два дня, а потом заявит, что мир слишком ярок и откровенен для того, чтобы нормально работать, и ему нужно что-то, что смягчит краски и позволит найти опору. Дурная привычка вернется, он произведет на свет серию рассказов для журналов и множество писем дружку Эрнесту, но не роман. Зимой попытается произнести речь в Принстоне, но выйдет на трибуну пьяным и онемевшим, в слезах унижения вернется домой, где гостит его свояченица Тутси, и поссорится с женой, потому что взломает замок на шкафчике с алкоголем и разобьет ей нос в процессе.