и другим. Или – кем-то посередине». Мой ответ его ошеломил. «Хулиган, хулиган», – произнес он, будто впервые за вечер мне наконец удалось поразить его чем-то по-настоящему развратным. Когда он встал и направился в уборную, я увидел, что он – и правда женщина, облаченная в платье и на высоких каблуках. Я уставился на прекрасную кожу ее изящных лодыжек и не мог оторвать взгляд. Она знала, что я снова угодил в ее ловушку, и опять принялась хихикать. «Посмотришь за моей сумочкой?» – спросила она, наверняка догадавшись, что иначе я, скорее всего, расплачусь и уйду. Вот это, вкратце, и есть то, что я назвал синдромом Сан-Клементе.
Последовали аплодисменты – они были искренними. Нам понравилась не только история – но и тот, кто ее рассказал.
– Evviva il sindromo di San Clemente[90], – подытожила госпожа Straordinario-fantastiсo.
– Sindromo не мужского рода, а женского, la sindrome, – поправил ее кто-то из сидящих рядом.
– Evviva la sindrome di San Clemente! – воскликнул очередной участник торжества, которому явно не терпелось выступить.
Этот гость в компании нескольких других прибыл к ужину с большим опозданием, крикнув на хорошем римском диалекте: “Lassateсe passà!” – пропустите нас; таким образом объявляя о своем прибытии. Все уже давно принялись за трапезу. Выяснилось, что его такси повернуло не в ту сторону у Мульвиева моста, а после он долго не мог найти ресторан и так далее и тому подобное. В конечном счете он пропустил первое и второе блюда и теперь сидел в самом конце стола в компании тех, кто ехал вместе с ним из книжного магазина. Им передали то, что осталось от ассорти сыров, плюс по два карамельных пудинга каждому – больше в ресторане уже ничего не было. Недостаток еды опоздавший гость восполнил огромным количеством вина. Он слышал бóльшую часть речи поэта о Сан-Клементе.
– Лично я думаю, – заговорил опоздавший, – что все эти разговоры о клементировании, конечно, весьма очаровательны, однако мне вовсе не понятно, как твоя метафора поможет нам понять самих себя, понять свои желания и то, к чему мы стремимся. Вино, которое мы пьем, с этой задачей справляется не хуже. И все же, если цель поэзии, как и вина, – показать нам больше, то давайте поднимем еще один тост, и еще – и будем пить до тех пор, пока в глазах у нас не задвоится, а может, и не зачетверится.
– Evviva![91] – перебила Аманда, поднимая тост в отчаянной попытке заставить его замолчать.
– Evviva! – повторили все остальные.
– Лучше напишите еще один сборник стихов – да поскорее! – вставила Straordinario-fantastiсo.
Кто-то предложил съесть мороженого в кафе неподалеку. Нет, пропустим мороженое, лучше выпьем кофе. Все снова утрамбовались в автомобили и поехали вдоль набережной Лунготевере, в сторону Пантеона.
В машине я чувствовал себя счастливым. Но из головы не выходила базилика и то, как вся та история напоминала наш вечер: одно ведет к другому, дальше и дальше, а порой – к чему-то совершенно непредвиденному, и когда ты уже ждешь окончания, внезапно появляется что-то новое, а потом – что-то еще, и так до тех пор, пока ты вдруг не осознаешь, что вернулся туда, откуда начал, – в центр Рима.
Накануне мы с Оливером купались при свете луны. А теперь мы здесь. И через несколько дней он уедет. Как мне хотелось, чтобы он вернулся ровно через год…
Я просунул свою руку ему под руку, прижался к Аде и провалился в сон.
Мы прибыли в кафе Сант-Эустакио почти в половину второго и заказали кофе на всех. Тогда я наконец понял, почему все обожают кофе в этом заведении, – или, быть может, мне хотелось думать, что понял, – хотя на деле я вовсе не был в этом уверен. Я не был уверен даже в том, нравится ли здешний кофе мне самому. Может быть, его не любил никто, но все хотели следовать общественному мнению и утверждали, что жить без него не могут.
Вокруг знаменитой римской кофейни стояли и сидели толпы любителей кофе. Мне нравилось наблюдать за ними: легко одетыми, в каком-то шаге от меня, объединенными любовью к этой ночи, к этому городу и его жителям, объединенными страстным желанием с кем-нибудь сблизиться – с кем угодно, и любовь ко всему, что помогает их крошечным компаниям не рассыпаться.
После кофе, когда все наконец собрались расстаться, кто-то сказал:
– Нет, прощаться еще рано!
Кто-то другой посоветовал паб неподалеку. Лучшее пиво в Риме. Почему бы и нет? И мы отправились вниз по длинному узкому переулку в сторону площади Кампо-деи-Фиори. Лючия шла между мной и поэтом. Оливер шагал позади, болтая с двумя сестрами. Старик Фальстаф тем временем подружился со Straordinario-fantastiсo и беседовал с ней о Сан-Клементе.
– Какая восхитительная жизненная метафора! – воскликнула Straordinario-fantastiсo.
– Пожалуйста, не переусердствуйте с клементированием и клементезированием всего и вся! Вы ведь понимаете, это всего лишь образное выражение, – ответил Фальстаф, сполна насладившийся этой ночью славой своего крестника.
Заметив, что Ада идет одна, я вернулся и взял ее за руку. Она была в белом, и ее загорелая кожа так блестела, что мне хотелось прикоснуться к каждой клеточке ее тела. Мы молчали. Я слышал, как ее каблуки стучат по каменной мостовой. В темноте она казалась призраком.
Я мечтал, чтобы эта прогулка никогда не заканчивалась. В безмолвном и пустынном переулке было совсем темно, и его древние щербатые булыжники блестели во влажном воздухе, словно средневековый посыльный пролил вязкое содержимое своей амфоры по дороге домой, прежде чем исчезнуть под землей древнего города.
Влажность никуда не исчезала. Жители Рима разъехались по отпускам, и этот опустевший город, слишком много повидавший на своем веку, теперь принадлежал только нам – как принадлежал поэту, когда, находясь за тысячи километров отсюда, он воссоздал его на одну ночь в своем воображении. Мы могли, если б захотели, просто ходить кругами – никто и не заметил бы и не стал бы возражать.
Когда мы спускались по опустевшему лабиринту слабо освещенных улиц, я задумался о том, какое отношение все эти разговоры о Сан-Клементе имеют к нам, к тому, как мы перемещаемся во времени, как время движется сквозь нас, как мы меняемся и продолжаем меняться, а потом возвращаемся в самое начало. Прожить жизнь, постигнув одну лишь эту истину, – уже достаточно. Наверное, именно это и пытался донести до нас поэт.
Через месяц-другой, когда я снова окажусь в Риме, эта ночь с Оливером покажется мне совершенно ненастоящей, словно все происходило с каким-то другим мной. И