времена правления императора Нерона[84], и на обгоревших руинах, там, где, должно быть, оставался котлован, – римляне построили подземный языческий храм для поклонения Митре[85] – богу утра и света, над которым ранние христиане позднее построили другой храм, названный (случайно или нет – еще предстоит изучить) в честь другого Клемента – Папы Римского, Климента I[86]; а сверху этого храма затем был построен еще один, позже сгоревший, – и уже на его месте появилась сегодняшняя базилика. Копать можно глубже и глубже. Как подсознание, как любовь, как память, как само время, как каждый из нас, – эта церковь построена на руинах прошлых сооружений – которые, в свою очередь, были построены поверх предыдущих; нет ни дна, ни начала, ни конца – лишь бесчисленные слои, и секретные ходы, и соединенные между собой помещения – вот христианские катакомбы, а рядом – может, даже еврейские… Но, друзья мои, как говорил Ницше[87] – я поведал вам мораль прежде, чем рассказал саму историю.
– Альфредо, любовь моя, пожалуйста, ближе к делу.
К тому времени сотрудники ресторана уже поняли, что уходить мы пока не собираемся, и в очередной раз принесли граппу и самбуку.
– И вот, в ту теплую ночь, когда мне казалось, что я теряю рассудок, я сидел в захолустном баре своего захолустного отеля, и за соседним столом – конечно, наш ночной портье, кто же еще? В своей странной бескозырке. «Закончилась смена?» – спрашиваю я. «Закончилась», – отвечает он. «Почему тогда не идешь домой?» «Я здесь живу. Просто решил выпить стаканчик перед сном». Я пристально смотрю на него. Он – на меня. В следующую секунду он встает, держа стакан в одной руке, а графин в другой (я решил, что помешал, а может, даже оскорбил его и теперь он собирается отсесть за дальний столик), – но – подумать только! – он подходит ко мне и садится прямо напротив. «Попробуете?» – спрашивает он. Конечно, почему нет, раз мы в Таиланде… Разумеется, я слышал множество не самых приятных историй, поэтому во всем мне виделось нечто подозрительное и странное, но я решил подыграть. Он щелкает пальцем и повелительным тоном просит для меня крошечную рюмку. Ее моментально приносят. «Сделай глоток». «Возможно, мне не понравится», – говорю я. «Все равно». Он наливает мне и себе. Весьма неплохо, только стопка размером с наперсток моей бабушки, в котором она штопала носки. «Теперь еще один – для верности». Я снова выпиваю, не задавая вопросов. Напиток похож на граппу, но покрепче и не такой терпкий. Между тем, портье по-прежнему неотрывно на меня смотрит. Мне это не нравится, его взгляд почти невыносим. Готов поклясться, он сейчас захихикает. «Ты пялишься на меня», – наконец говорю я. «Знаю». «Почему?» Он наклоняется ко мне через стол. «Потому что ты мне нравишься». «Послушай…» – начинаю я. «Выпей еще». Он снова наливает нам обоим. «Скажем так: меня не…» Но он не дает мне закончить. «Тем более стоит выпить еще!» Мое сознание вовсю посылает мне предупредительные сигналы. Сначала они поят тебя, потом заводят неизвестно куда и обирают до нитки, а когда ты жалуешься в полицию, такую же коррумпированную, как сами мошенники, тебе предъявляют множество немыслимых обвинений – а в качестве доказательств показывают фотографии. Меня охватывает очередная волна беспокойства: счет из бара наверняка окажется на астрономическую сумму, а наш хитрый портье, должно быть, сам пьет просто крашеный чай и притворяется, что пьянеет. Этот старейший трюк прекрасно мне известен – не вчера ведь я родился. «Боюсь, меня это в самом деле не интересует. Давай просто…» «Выпей еще». Он улыбается. Я собираюсь вновь устало возразить, но уже заранее слышу его голос: «Еще одну». Меня это начинает забавлять. Он замечает мой смешок, и ему все равно, чем он вызван: главное – что я уже улыбаюсь. Теперь он наливает себе. «Послушай, amigo[88]. Надеюсь, ты не думаешь, что за выпивку плачу я». Во мне наконец просыпается буржуа. Я прекрасно знаю все эти жеманности, которыми они вечно морочат голову приезжим. «Я не просил тебя платить за выпивку. Или, если уж на то пошло, платить мне». Как ни странно, он не выглядит обиженным. Наверное, знал, что к этому все идет, потому что проделывал этот трюк миллион раз. Издержки профессии. «На, выпей еще – за дружбу». «Дружбу?» «Тебе нечего бояться». «Я не собираюсь с тобой спать». «Может, и нет. А может, и да. Вечер только начинается, и я пока не собираюсь сдаваться». И тут он снимает свою шапочку и отпускает такую пышную копну волос, что я сижу в недоумении: как все это умещалось под таким крошечным головным убором? Он оказался женщиной. «Разочарован?» «Нет, напротив». Крошечные запястья, застенчивое выражение, бархатистая кожа, расцелованная солнцем, нежность, сияющая в глазах, – но не с ухмыляющейся дерзостью того, кто немало повидал в жизни, а с сердечным обещанием ласки и целомудрия в постели. Был ли я в самом деле разочарован? Возможно – потому что происходящее внезапно потеряло свою остроту. Рука коснулась моей щеки и замерла, словно пытаясь унять мое потрясение. «Теперь лучше?» Я кивнул. «Тебе стоит выпить еще». «И тебе тоже», – сказал я и в этот раз налил ей сам. Я спросил, зачем она нарочно вводит людей в заблуждение, притворяясь мужчиной. В ответ я ожидал услышать «так безопаснее работать» или более дерзкое – «для таких моментов, как этот». Однако она захихикала – теперь уже по-настоящему, словно совершила озорную шалость и была ничуть не удивлена и не разочарована ее результатом, и сказала: «Но я и есть мужчина». В ответ на мой сомневающийся взгляд она закивала, словно продолжала меня разыгрывать. «Ты – мужчина?» – спросил наконец я, не менее разочарованный, чем когда узнал, что она женщина. «Боюсь, что так». Поставив на стол оба локтя, он наклонился ко мне и почти дотронулся своим носом до моего: «Ты мне очень, очень нравишься, синьор Альфредо. И я тебе тоже очень-очень нравлюсь. И прекраснее всего то, что мы оба это знаем». Я уставился на него – или на нее – кто знает. «Еще по одной», – сказал я. «Я собирался предложить то же самое, – ответил мой проказливый товарищ. – Ты хочешь меня-мужчину или женщину?» Он-она задал вопрос так, будто каждый может по собственному желанию выбирать себе место на филогенетическом дереве. Я не знал, что ответить. Я хотел сказать, что хочу его intermezzo[89], а вслух сказал: «Я хочу, чтобы ты был и тем