Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Разрешите идти? Будучи в Питере проездом, я не мог не нанести вам визита.
Георгиевец молча угрюмо кивнул.
Что ж, и на том спасибо. А еще и какая-то встреча в девять вечера. На конверте с княжеской печаткой фамилия указана не была, только адрес дома на Владимирском проспекте.
2
Корнилов готовился принять решение. Само понятие "подготовка" не было свойственно характеру генерала. Его принцип: коль решил - действуй! Но во-первых, здесь, в Могилеве, был не фронт. А во-вторых, он понимал: приняв решение, поставит на карту все. Пан или пропал. Одним из элементов подготовки была только что отправленная Корниловым телеграмма Керенскому с требованием подчинить Ставке Петроградский военный округ.
Прежде, при царе, власть верховного распространялась и на гарнизон столицы. Понятно. Главнокомандующим был сам Николай II. Теперь дело обстояло иначе. Керенский подчинил части столичного округа лично себе, как военному министру, и никто другой не имел права ими распоряжаться. Болтун, верхогляд, полнейший профан в военных делах, а понял: в чьих руках армия, в тех руках и власть. Удастся ли обмануть министра-председателя ссылкой на стратегическую обстановку? От ответа Керенского зависело многое.
Пока же, в ожидании ответа из столицы, Корнилов принимал в кабинете своего ординарца Завойко. Ординарец читал собственноручно написанную им брошюру, которая называлась "Первый народный главнокомандующий, генерал Лавр Георгиевич Корнилов".
- "...Прошлые войны дали нашему народу имена Суворова, Кутузова, Ермолова, Скобелева. Нынешняя война озарила немеркнущим блеском имя Корнилова... Сейчас, в паши дни, о нем уже складываются легенды..."
- Убрать, - приказал генерал.
- Никак нет, - столь же решительно возразил ординарец. - Так надо. - И продолжил: - "Мы посылаем вам житие вашего вождя, любимого сына измученной России..."
"Красиво вяжет, шельма, - подумал Лавр Георгиевич. - В этих делах он лучше знает, как надо... Пройдоха. Как сом в воде - голыми руками не возьмешь".
Сравнение с сомом было очень удачным. Завойко являл собой характерный тип жизнерадостного сангвиника. Молодой, лет тридцати, но уже раздобревший, с обозначившимся под гимнастеркой брюшком, выпирающим куда боле, чем мягкая, трясущаяся при быстрых движениях грудь. Веселый, розоволицый, с ясными, на выкате глазами и сочными губами! С верхней губы сползали сомьи веревки-усы. Так же, как сом слизью, он всегда был покрыт обильной испариной, а розовые большие ладони потны. Однако, несмотря на свою полноту, Завойко был подвижен и даже проворен. Главное же достоинство всесведущ. Как раз в тех сферах, в которых Лавр Георгиевич не понимал ни бельмеса. А уж хитер! Сунешь палец - откусит по локоть.
Откуда он взялся, Корнилов и сам толком не знал. Еще весной, в конце апреля, когда генерала сияли с поста главнокомандующего Петроградским военным округом и поставили на корпус, этот Завойко приехал в Черновцы, где располагался штаб, и записался добровольцем в конный полк. Но почему-то остался при штабе. Ординарцем по штату, ибо был рядовым, и личным советником по существу. Сама история с записью в конный полк выглядела странной: Завойко вряд ли знал, с какой стороны подойти к лошади, а уж представить его в седле!..
Но генерал не интересовался личной жизнью своих подчиненных. Со слов самого Завойко ему было известно, что тот когда-то работал на нефтяных промыслах в Баку, потом по горному делу в Туркестане. Бог с ним! Солдат, конечно, никудышный, зато как советчик незаменим и служит верой и правдой.
За минувшие месяцы, особенно в последние недели, Завойко проявил свои таланты. Это он написал от имени главковерха все телеграммы-ультиматумы Керенскому. Он Же, как только узнал, что генерал Каледин избран в Новочеркасске атаманом Донского казачьего войска, посоветовал Корнилову предложить Каледину должность походного атамана при верховном главнокомандующем. Прежде, при царе, такой почетнейшей милости удостаивались лишь великие князья. Каледин еще не дал ответа. Но поступившая сегодня днем в Могилев шифротелеграмма с "Резолюцией совета Союза казачьих войск" - прямой результат лестного предложения донскому атаману.
Как уж там обернулся шельмец, но текст самой резолюции, пересланной из казачьей столицы, был два дня назад составлен в Ставке тем же Завойко. Ординарец объяснил, что поначалу он подготовил эту бумагу для Главного комитета "Союза офицеров". Однако председатель комитета полковник Новоснльцов резонно заметил, что в Питере смогут понять ее превратно. Ведь Главко-митет находится здесь же, в Могилеве. Пусть лучше сначала выскажутся донцы-казаки, а офицеры их поддержат. Такой же договоренностью Завойко заручился и в "Союзе георгиевских кавалеров".
Резолюция казаков гласила: "...Совет Союза казачьих войск постановил довести до сведения Временного правительства, военного министра и распубликовать в газетах во всеобщее сведение, что:
...генерал Корнилов не может быть смещен, как истинный народный вождь и, по мнению большинства населения, единственный генерал, могущий возродить боевую мощь армии и вывести страну из крайне тяжелого положения... Совет Союза казачьих войск считает нравственным долгом заявить Временному правительству и народу, что он снимает с себя возложенную на него ответственность за поведение казачьих войск на фронте и в тылу при смене генерала Корнилова. Совет Союза казачьих войск заявляет громко и твердо о полном и всемерном подчинении своему вождю герою генералу Лавру Георгиевичу Корнилову".
Подписана эта резолюция была председателем совета войсковым старшиной Дутовым.
К этой-то резолюции и присоединились офицеры и геор-гиевцы. Почувствовав такую опору, Корнилов подписал подготовленную все тем же Завойко телеграмму, на которую теперь, теряя терпение, ждал ответа: "Считаю безусловно необходимым, чтобы Петроградский военный округ был подчинен мне в оперативном отношении, дабы я мог распоряжаться войсками этого округа и направлять их туда, куда потребует стратегическая обстановка, в зависимости от развития операций в Финляндии и на южном берегу Финского залива".
Сейчас он слушал собственное "житие" краем уха - мысли были заняты другим: решиться - или?.. Отдельные фразы, особенно резавшие слух, все же улавливал.
- "Корнилов происходит из Сибирского казачьего войска и является истинным сыном народа, - пел с листа ординарец. - С малых лет крохотный Лавр познавал тяжелую школу жизни. Он бегал на посылках, нянчил младших детей..."
- Брехня. "Бегал на посылках"! - генералу это категорически не нравилось. - Как-никак отец до хорунжего дослужился, станичным писарем был - соответствует коллежскому секретарю по табели. А ты - "на посылках"!
- Так надо, - мягко урезонил Завойко. - Для пользы дела. - И продолжил: - "Горячее сердце, самостоятельный характер и гордая независимость суждений едва не послужили причиной преждевременного конца военной карьеры Лавра Георгиевича - среди ближайшего начальства за ним установился термин "красный"..."
Корнилов усмехнулся: "Красный!" Ну, щелкопер!.. Хотя в глазах кой-кого он и впрямь едва не революционер: ведь это он по приказу Временного правительства, вступив в должность главнокомандующего Петроградским округом, явился в Царское Село, чтобы объявить императрице Александре Федоровне об аресте, и выдержал ее полный ненависти и презрения взгляд. "Красный!" Истина в том, что он ненавидел императрицу не меньше, чем она его. Генерал Алексеев доверительно сказал Корнилову: разбирая бумаги императрицы, он был весьма озадачен, увидев карту, ту самую, единственный экземпляр, особой государственной секретности, которую он в канун Нового года составил для Николая II перед отъездом царя в столицу в связи с убийством Распутина. Немка! Изменница!.. Теперь Корнилов мог признаться, что не любил и Николая. Не потому, что был против царского строя. Строй хорош, да сам царь оказался плох.
В конце июля, приняв пост главковерха и сразу же начав перестановки в высшем командном составе, он назначил главнокомандующим Юго-Западным фронтом своего давнего сотоварища генерала Деникина. Пригласил в Ставку для откровенного, с глазу на глаз, разговора. Деникин, преданнейший монархист, спросил:
- Что, если Учредительное собрание выскажется за монархию?
- Пойду и подчинюсь, - ответил Корнилов. - Ко мне уже приезжали одни. Носятся с идеей переворота и возведения на престол великого князя Дмитрия Павловича, убийцы Распутина. Предложили участвовать. Я заявил, что ни на какую авантюру с Романовыми не пойду. Не достойны они оказались шапки Мономаха. Но если на трон найдется кто-то другой... - Даже в том разговоре он не высказал до конца свою мысль. Заметил лишь: - Нужно бороться. Правительство совершенно бессильно. Эти господа слишком связаны с Советами и ни на что не могут решиться. Так вот, Антон Иванович, могу ли я рассчитывать на вашу поддержку?