Каждый день к Поле приезжал Гаврила.
Наверняка это было не так-то просто с его графиком, но не было ни дня, чтобы Агата не следила из окна своей спальни, как они прогуливаются по территории.
В этом не было ничего очевидно романтичного, но сердце Агаты все равно сжималось. Она чувствовала, что между ними всё по-особенному трепетно и по-особенному же хрупкость. Они даже не касались друг друга, а у Агаты обливалось кровью сердце, потому что сомнений не было: им очень хочется и очень больно. Страшнее Полине. Больнее Гавриле. Они созданы друг для друга. Но они боятся друг друга уничтожить.
Почти так же, как было у них с Костей. Только без настолько далекого и настолько ужасного общего прошлого.
Да и в конце концов, у них с Костей всё получилось неожиданно просто.
И в какой-то момент Агата начала ловить себя на мысли, что ей очень хотелось бы, чтобы у Поли с Гаврилой получилось так же.
С одной стороны, лезть в их отношениях она права не имела, но и помочь очень хотела. Так же, как Гаврила когда-то помог им с Костей.
Гордеев отдавал другу свои долги, она хотела отдать свой. Поэтому чувствуя неловкость и страх быть отвергнутой, начала приглашать Полю на такие же прогулки. Сначала придумывала всевозможные темы, потом поняла, что груз на ней не так уж велик. Полина не отбывает повинность перед хозяйкой дома, а и сама любопытствует, интересуется, улыбается искренне, поддерживает беседу.
Это позволило Агате расслабиться и открыться чуть сильнее.
Полине интересно было слушать о них с Костей. Агата же никогда и никому об этом не рассказывала и теперь испытывала восторг от возможности поделиться. Смущалась, получая в ответ живые реакции, но остановиться могла не всегда.
Её распирало, а Полина будто бы мотивировала быть открытой. От нее не приходилось ждать осуждения или непонимания. Она не морщила нос и не фыркала. Она не была той мажоркой, образ которой рисовался в голове у Агаты, знавшей о людях больше из Сети, чем из жизни.
Несколько раз Агата пыталась свернуть разговор к их с Гаврилой отношениям, но тут Полина просила притормозить — иногда взглядом, иногда деликатными словами. Агата затыкалась, пусть и чувствовала досаду.
Финальную точку в истории несостоявшейся женитьбы для Агаты поставило то, что она наконец-то своими глазами увидела, как Костя ведет себя рядом с Полей.
Он был довольно холоден. Четко такой, как Поля его описала — не ледышка, а полноценная глыба. Мог спросить, как самочувствие, но делал это явно формально. Не пытался, в отличие от Агаты, сблизиться хотя бы на миллиметр. И с одной стороны это разливалось бальзамом спокойствия по душе Агаты, потому что с ней вот таким он не был никогда. Даже в свои самые бесчувственные времена для нее он чувства все же находил. С другой… Ей и самой становилось немного обидно за Полину, которая воспринимала это безразличие в своей обычной философской манере. Она точно так же не стремилась к дружбе с Гордеевым. Их устраивал холодный нейтралитет. Она наверняка была благодарна за помощь, но носиться за Костей с бесконечными «спасибо» не собиралась.
Из нее, на самом деле, получилась бы хорошая договорная жена для Гордеева. Они бы «сработались». Но о том, что не случилось, не жалели.
Костя так точно. Полина вроде бы тоже.
Когда Агата аккуратно спрашивала, а что будет дальше, Павловская пожимала плечами.
То ли просто говорить не хотела. То ли сама ещё не решила.
И пусть это было абсолютно неуместно, ведь с непрошенными советами к людям лезть нельзя, но однажды Агата не сдержалась.
Они тогда вдвоем с Полей стояли у речки, глядя, как по подмороженной земле носится Бой.
Чуть дальше — два человека из охраны, без которых выходить им было запрещено. Но даже к ним можно было привыкнуть.
— Ты только к нему не возвращайся…
Агата сказала тихо, глядя на Полину одновременно с сомнением и просьбой. За две недели почти все следы сошли, она выглядела практически так же красиво, как тогда, когда Агата увидела ее впервые.
Полина не спешила отвечать. Сначала думала, следя за Боем, потом повернула голову…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Не вернусь, конечно. Он пропал, Агата. Я думаю… Ты сама понимаешь.
Агата кивнула, прерывисто вздыхая. Конечно, она понимала.
Гаврила ради своей Полины — сделает всё. Но это «всё» ложится очередным камнем на совесть. И так до бесконечности. Их будто кто-то проклял…
— Что бы с ним ни случилось — он это заслужил.
Произнести это было легко. Полина спорить не стала. Не кивнула и ничего не сказала. Просто снова посмотрела перед собой, выпуская через рот парное облачко.
— Я боюсь за Гаврилу. Это непростые люди. А он вечно в омут с головой бросается. За меня. Для меня. Это сложно… Я хочу, чтобы он был счастлив. Правда хочу. Мне будет больно, когда он кого-то встретит, когда он полюбит. Но я этого ему всегда желала. Потому что он заслуживает, как никто. И потому что между нами уже столько было, я так перед ним виновата… Я сама себя сожру, даже если он мне всё простит…
— Он достоин твоего доверия. Мне почему-то так кажется. Он его оправдает. Просто… Позволь ему. И себе позволь. Нам с Костей это когда-то помогло…
Агата сказала, Полина улыбнулась в ответ. И уже тут кивнула, а потом посмотрела в сторону дома, обнимая себя руками, предлагая возвращаться.
Помогла ли Агата Поле с Гаврилой так, как Гаврила когда-то помог им с Костей, девушка не знала. Но прошла ещё неделя — и Полина уехала из дома Гордеевых.
Агате было сложно прощаться с новым человеком, который теперь что-то для неё значил. Но она понимала: это всё временно. Возможно, когда-то ещё встретятся.
Очень хотелось верить, что встретятся, когда Гаврила будет счастлив.
Судя по тому, что в последние несколько дней, во время прогулок, он позволял себе прижаться к Полиной щеке губами, притянуть к себе, шептать там что-то… Шансы у них есть.
А у Агаты есть один повод для радости и один для тревоги. Потому что на следующий день после того, как из дома уехала Полина, на день улететь должен был Костя.
Почему это так важно, он Агате не объяснял. Но провожая его, Агата чувствовала себя странно — будто за шаг до падения в бездну. И сама не сказала бы, к чему предчувствие, но просто очень просила Костю быть аккуратным. Он пообещал, что всё будет хорошо.
И улетел.
* * *
Костя и сам не объяснил бы почему, но лететь на встречу со следаком ему не хотелось. На то не было объективных причин. Даже формальных поводов отказаться не было. Потому что у нормальных людей канун Нового года. Не до встреч, не до командировок. Электорат не нуждается в агитации. В головах сплошное оливье и запах елки, пусть под ногами слякоть, а не снежный хруст. Но Косте просто не хотелось.
Он даже порывался несколько раз отменить всё, но в последний момент тормозил себя. Потому что понимал: пожалеет.
Не хотел оставлять Агату, не хотел находиться далеко. И похер, что всего на день.
Не хотел и всё тут.
И она вела себя так, будто не хотела. Накануне вылета полночи не спала, смотрела так, словно знает, с кем он будет встречаться. В принципе стала более задумчивой, менее разговорчивой. От расспросов отмахивалась. Мол, это всё беременность, она боится рожать, это же больно, а она всегда боялась боли… Но Костя понимал — юлит немного.
Тему Вышинского они больше не поднимали. Как-то вроде бы не до него было. Да и какой смысл обмусоливать то, что уже обмусолено?
Использовать информацию во время кампании Костя по-прежнему не собирался. Идти на компромисс тоже. Как и вестись на провокации.
Его продолжали щемить. Он продолжал упрямо сопротивляться.
В дом не нес.
И разговор со следаком тоже нести не собирался. Просто надо было убедиться для себя, что всё понимает правильно…
Летел недолго. Потом уже ехал. На достопримечательности не любовался, легкости не испытывал. Был сконцентрирован и серьезен. Прокручивал в голове всё, что должен спросить сам. Что может услышать тоже прокручивал.