Читать интересную книгу Испуг - Владимир Маканин

Сначала не было слова. Сначала был восторг.

Господи! – немо выкрикивала моя душа. – Останови эту войну! Надвигающуюся бойню!.. Не дай этим придуркам набрать обороты… Пусть сразу сдадутся эти… Или те… Все равно, Господи!.. Останови… Посмотри же, как это нелепо, вздорно, жалко… Зачем эти проломы… Зачем убитый Славик… Парикмахер с пистолетом за поясом! Эта стыдоба… Это позорище… Господи!

Конечно, по жизни и по прожитым годам я знал, что такое молитва. Человеку в какие-то минуты свойственно просить… О здоровье, скажем… А где просьба, там и мольба… И все же это была первая моя молитва. Первая молитва совкового старика… И от испуга, конечно. Это был испуг… И характерно, что испуг был после сумасшедших счастливых, счастливейших минут с Дашей.

Подо мной был огромный город. Подо мной мчали ночные машины… Внизу были атакующие. Внизу были и защитники. Все они… Безусловно, в том моем подлунном стоянии было торжество и была мольба. Первая молитва в жизни!.. Вот оно как!.. А нагота – это только открытость. Нагота – как допустимое слабоумие. Небо открыто для слабоумных и нагих. Я был свободен от одежды. Я был свободен от людей – и я хотел настучать на них Богу. Я хотел Ему сообщить… И ведь я ничего не просил для себя. Разве что еще разок просто поиметь весь этот мир. Хотя бы еще один раз в жизни. Да, да, поиметь. А иначе почему у меня встал?.. От высокой взволнованности. От испуга… Бывает.

На высоте дух ликовал!.. Лишь тут старикашка заметил, что стоит со стоящим. Старикашка, похоже, спятил. Старикан был нагой и улыбался… Но зато это делало нагой его мольбу о мире. Моя молитва становилась тем самым более жгучей… более цепкой… более современной, и значит – более слышной Небу. Вот я весь, Господи! Всё мое со мной… И мне не стыдно ничуть… Какой стыд, если я ничего не скрываю…

В какой-то миг высокая торжественность мольбы слетела с меня, как птичий пух… Снизу в меня вдруг уперся желтый прожектор. До этого вяло блуждавший по зданию Дома… В ночной тьме это было как удар. Как укус в глаза. Укус в самые зрачки… Это атакующие бдели. Нет-нет и они шарили снизу, ощупывая ночное здание прожекторами – они ведь приглядывали! (Не устанавливают ли, мол, среди ночи в окнах пулеметы? Не выкинут ли наконец белый флажок. Мало ли что!) По мне прожектор сначала только скользнул. Потом он вернулся, словно обомлел от моего нагого вида. Уперся. Замер…

Я стоял и стоял. Я ощутил монументальность. И луч с меня не сползал… Ощущение затянувшегося постмолитвенного величия. Миг истины… И на минуту-другую, боясь, как бы крыша моя не поехала, я захотел принизиться… Как всегда, после духовного прорыва… Стать примитивнее. Стать мельче.

Когда я вернулся к Даше, я сообщил ей:

– Знаешь. Мы оба там стояли.

Она решила, что я брежу. И откуда такой голый? Почему?.. А я только улыбался. Я-то считал, что все понятно – что разъяснение мое примитивно, но честно и открыто. Я ведь принижал сам себя… Этого хотелось… К тому же какой-никакой юмор.

И хорошо помню: очнулись… Бабахнул какой-то запоздалый танк. Случайный ночной выстрел?.. Но нам показалось, что бой продолжается. Бой до одури. Нам стало весело. Нам – наплевать!

– А представляешь, если бы сюда. Даша!.. Если бы снаряд ахнул сейчас здесь… Прямо в окно… Над нами!

– Оо… Ну и что?

– Как – что? Прямо над нами.

– Не страшно… Ты бы раньше кончил. Вот и все.

Мы смеялись. Ее больше не трясло. Она вполне могла говорить. Она уже была прежней Дашей.

И ведь какая обычная, скромная с виду минута… Мое тщеславие распустилось самым пышным цветом. Я с Дашей. Пусть это случай, пусть совпадение! Ломка изошла сама собой! Пусть!.. Но ведь совпало со мной!.. И значит, исцелил. И значит, покончил с ломкой… Я!.. Я!.. Мой мужской (и такой естественный) ритм оказался ритмом, ее подавившим и врачующим.

А Даша затаилась. Боялась поверить. (Это она прислушивалась к себе: кончилась ли ломка? Точно ли?) Она боялась обрадоваться и назвать словом. Боялась сглазить.

Зато я вдруг вовсе лишился ума. Я этак на полчаса спятил. Я теперь буйствовал от великой радости обладания. Дергался, паясничал… Ликовал!..

Даша рассказала (после), как именно я ликовал. Как показывал ей пальцем на луну в проломе и говорил:

– Пойдем туда. К ней. Запросто!.. Мы к ней запросто!.. К луне!

И как проснувшись через полчаса-час, вдруг увидел, что Даша (надо же!) едва не взялась за старое. Грудь у нее была обнажена. И вот свою собственную грудь она своей собственной рукой тянула ко рту. Нюхала… Ну, уж нет!.. Я не знал, как быть. Я растерялся. Очнувшийся, я кинулся лизать Дашино плечо и ту коварную ее грудь. Я лизал до победы. До шершавости. До пустоты там.

А были там под грудью (при луне еле разглядел) три этаких квадратика – с легкой клейкой пленкой. Возможно, нарезные «дольки». Или марки с покрытием. Не знаю… Два квадратика, уже прежде слизанные ею. Да и третий почти… Но теперь я слизал и покрытие третьего, и сами квадратики. Все – на фиг! Я уже сыто мурлыкал (это я еще помню). Ей – ни крупицы!.. Ей (после ломки) оставлять нельзя.

То есть в некотором смысле я, одуревая, жертвовал собой – брал на себя… Жертвенное животное… Я делал это весело. И запросто!.. Жаль, не все помню. Лизал… И сразу же после жертвоприношения (это помню) плясал и скакал по разгромленному кабинету. Дурь есть дурь. Прыгал как балерун через валявшуюся битую мебель… Через обломки кирпичей и бетона. Как козел.

Даша (после) рассказала, как я, устав от пляса, устроил себе перекур. Стенной перегородкой завалило ту великолепную коллекционную полку. Какая досада! Я не смог отыскать ни одной трубки. Но зато табака на полу было полно! Пригоршни… Я скрутил козью ножку (козью ногу) из газеты – из свисавшего с подоконника огромного газетного лопуха. Курил. Нечто монументальное… Я держал на весу громадную цигарку, и дым – пахучий, заморский! – как уверяла Даша – валил у полоумного старика даже из ушей.

Покурив, я сильно посвежел и вновь пустился в скок и пляс. Но побил ноги о кирпичи… А Даша снова пыталась… Нюхала, притягивая грудь к носу, к губам. Едва не грызла ее… Но тату (окоемочная татуировка) с вкрапленным порошком наркоты уже сошла, исчезла под моим языком. Тату тю-тю…

Пусто… Только-только и значились на ее груди блеклые квадратики от слизанных марок. (Как квадратные следы на стенах… От проданных картин.) И ведь как хотела! Разок даже застонала, как прежде. Бедная Даша!.. А что делать – все слизал и все вынюхал. Фигу ей! Ничего не оставил старый козел. Тю-тю!

Зато я, с непривычки, все только веселел и дурел – в первом в своей жизни таком странном кайфе.

– Всё во мне! – вопил я.

Счастливо взвывая, я припал к Даше – она отбивалась. Я бросался на нее с высунутым языком… Как с копьем… С шизоидной силой заново вылизывал ее плечевые впадинки… Ее грудь. Правую. Под и над. Всю!.. Даша хохотала. А я слизывал. Я свел-таки слюной на нет даже след хитроумной наклейки. Я выел тату до нуля. Я выжрал. Я взял в себя до пороховой пылинки. Саму пыльцу… Я покончил с пороком.

Не всё помню… Однако же вот помню, что полизал еще ее грудь в самый сосок. Просто так. Из дружбы… А потом я вырвался опять на крышу (Даша туда не пускала). Выскочил на какой-то там выступ и с верхотуры улюлюкал. Я словно почувствовал, что моя молитва как раз дошла… И что именно сейчас там, в цокольном подвале, принято решение о конце военного противостояния. Мысль о сдаче Дома.

Но я, конечно, вернулся к Даше. А как же!.. Осколки стекла… Эти осколки под ногами были кусочками моего мозга, и я (помню) шел прямо по ним… По серому веществу… В моих извилинах похрустывало-похрупывало… Хруп-хруп! (Мысль-мысль.)

Я шагал и чувствовал: выявляется через звук хрустящая сущность гомо сапиенс. Когда мысль нас осеняет, она тут же гибнет. Вот в чем правда. Поняв мысль, мы ее давим! Хруп! Хруп! – И уже вслед ей мы кому-то говорим: «Вот мысль. Послушай!» А ее нет… Ее в эту секунду уже нет… Она уже хруп-хруп. Мысль – это некая маленькая смерть.

Даша (после) рассказала, что, нализавшийся, я не переставал скакать ни на минуту. Бесноватый старикан… В одних трусах… Но мой скачущий пляс (уже перепляс) не был простым повторением. Сменилось место! Я уверял Дашу, что мы с ней уже какое-то время находимся там – на Луне… Она на Луне, и я на Луне – как не порадоваться, дорогая!.. Можно пособирать в носок лунный грунт!.. Я разулся, чтобы радоваться. Чтобы на лунном грунте плясать веселее и энергичнее. Порезал о битое стекло ноги. Но не остановился… Я все время слышал некий сигнал… Некую мысль… Война окончена…

Когда я рухнул и тотчас уснул на полу, Даша не перетащила меня волоком куда-нибудь в угол, на мягкое. Она побоялась. Подо мной могло быть стекло, много стекла.

Но, конечно, не это меня обидело. Подумаешь, оставила спать на жестком. Подумаешь, голый спал на полу! (Прижимая к груди собственные носки, набитые осколками бетона…) Да я же был счастлив! Еще как! Я мог спать где угодно… на той темной балке, что выставилась ночью в пролом стены…