Но Рыжий рявкнул, и привратник замолчал. Тогда Рыжий достал из кармана часы и так и сяк повертев их перед самым носом у привратника, строго спросил, кому из обитателей этого дома они могли бы принадлежать. Привратник сморщил лоб, подумал и честно признался:
— Н-не знаю. Я уже давно здесь служу, но таких часов никогда здесь не видел. Быть может, разве что… Ну, да! Вот вы спросите у Юрпайса! Это здешний учитель геометрии. Часы, конечно, не его, откуда ему взять часы, это ж такая вещь! Но все-таки спросите у него, вдруг он что подскажет — он, знаете, так стар… Да-да, мой господин! Это во двор во флигеле шестая дверь. Может, вас проводить?
— Не надо!
Старый учитель геометрии Юрпайс — такой весь из себя тщедушный, маленький, одни глаза — жил скромно, даже очень. Всего добра в его каморке — это было стол, стул, стопа черновиков, потом в углу, на черной грифельной доске, — чертеж: две параллельных плоскости. А рядом с чертежом расчеты. Еще мел, тряпка. Крошки мела на полу…
А сам Юрпайс сейчас лежал на топчане, по горло завернувшись в теплый плед, и с нежностью рассматривал часы, принесенные ему Рыжим, то и дело потряхивал их и слушал их ход, а то царапал когтем по стеклу, что-то нашептывал… и наконец громко сказал:
— Пять лет держал! Ты представляешь? А дел-то было там всего… Да пустяки! Ну, может, пружина слетела. Тогда я, помню, возвращался из Тернтерца. Зима тогда была, снег, гололед. А возница возьми да зазевайся. Мой экипаж не удержался на мосту, ну и… Да, юноша, вот именно! Я тогда весьма безбедно жил: держал пять слуг, кухарку, экипаж! И еще много чего у меня тогда было!.. А, кстати, как тебя зовут?
— Ловчер, учитель. Я…
— А, брось! — отмахнулся Юрпайс. — Ну какой же я тебе учитель? Ты брат, я брат. Вот только заболел я… старостью!
И засмеялся. Повторил:
— Да, старостью, мой друг, больше ничем. Садись вот, угощайся.
Рыжий несмело сел к столу, принюхался…
Хозяин снова рассмеялся и сказал:
— Да-да, и так теперь всегда. Утром — баланда, чай. В обед — баланда, каша, чай. На ужин — сухари и чай. Каков наш пансион, таков и рацион. Стихи, короче говоря. Или стихия… Гм! Но ты не брезгуй, брат. И мне подай, если тебе это не трудно.
Рыжий подал ему того, что было на столе. Взял и себе. Они перекусили. Потом Юрпайс опять прилег, старательно накрылся пледом и, приложив к уху часы, сказал:
— Вот тем и сыт. И тем здоров! А мясо — это яд. Вино — это дурман. А, впрочем, в юности…
И вдруг зевнул и замолчал. Лежал, смотрел куда-то в угол. Потом, не повернувши головы, спросил:
— Как мастер Эн?
— Живет.
Юрпайс понимающе хмыкнул, сказал:
— Премногих ему лет. Ну, вот… теперь, значит, ты от него ко мне. И ты не сам пришел, а он тебя прислал. В гневе прислал. Так?
— Так.
И вновь наступило молчание — теперь уже надолго. И — тишина, лишь мерное дыхание Юрпайса да тиканье часов. Он их с таким замиранием слушает, как будто это его любимая музыка. Или просто спит с открытыми глазами?
Да нет, не спит. Вот повернулся и сказал:
— Так-так, понятно, — и отложил часы в сторону. — Ты, значит, прибыл с Севера, от варваров. И, говорят… А, впрочем, разве это важно? Ты — брат, и ты пришел ко мне, ты ищешь. Но я не мастер Эн, я знаю цену времени. И не Сэнтей, а посему… — и тут он приподнялся на локте. — Приступим, юноша. Надеюсь, ты не против?
Рыжий молчал. Юрпайс сидел весь подобравшись, ждал. Взгляд у него был немигающий, холодный. Да и сам он уже весь преобразился — вот только что лежал безвольным тюфяком, слушал часы и вдруг вон как посвежел — любо глянуть! Сидит, бойко вертит на пальце цепочку от часов… А, кстати, что в этих часах? И почему это Юрпайс так о тебе осведомлен? Похоже, будто Эн запрятал в них…
— Так ты не против? — повторил старик.
— Нет. Нет!
— Прекрасно. Начинаем. Итак… Что есть линия?
— След движущейся точки.
— Что ж, для начала неплохо. А если взять две линии — две параллельных линии — и продлевать их в бесконечность: что мы тогда увидим?
— Две умозрительные линии?
— Нет-нет, вполне материальные.
— Тогда… Они будут постоянно удаляться одна от другой, ибо Вселенная расширяется, и все материальные объекты, хотят они того или нет…
— Довольно, я согласен. Так… Так… — Юрпайс задумался, провел лапой по пледу, нащупал на нем что-то, сжал в горсти… а после резко поднял лапу, разжал ее, сказал: — Вот видишь, здесь, на моей ладони, лежит песчинка. Допустим, что она шарообразна. Теперь представим, что она растет. Шар увеличился и стал большим. Представил?
— Да.
— Теперь опять представь, что этот шар опять растет. Еще, еще растет, как можно больше. Теперь… Каким он стал? Как эта комната? Или как дом?
— Нет, много больше — твердо сказал Рыжий. — Пять дней пути в диаметре.
— Прекрасно! — похвалил Юрпайс. — Ты просто молодец. Воображение у тебя отменное. Но все равно даже этого предложенного тобой гиганта нам будет недостаточно. Так что представь, что этот шар…
Юрпайс поднес лапу к губам и дунул, а после поднял голову и посмотрел, как будто бы он своим необычно острым взглядом провожал полет невидимой для всех других песчинки в дверь… и только после этого опять заговорил:
— Так вот, представь, что этот шар — наша Земля, планета. А далее… Поставь точку на полюсе. Я думаю, что тебе не нужно объяснять, что такое полюса вращения.
— Вращения?
— Пусть не вращения, — Юрпайс поморщился. — Пусть полюс — это просто высшая точка планеты, макушка. Поставил точку, да?
Рыжий кивнул.
— А вот теперь, — Юрпайс закрыл глаза, — теперь мы строго по меридиану проводим линию вниз до самого экватора, ставим там вторую точку, отмеряем прямой угол и — так уж получилось, по экватору проводим линию ровно на четверть земной окружности и ставим там третью точку, вновь отмеряем прямой угол и движемся вверх. Куда мы попадем?
— Опять на полюс.
— Правильно. То есть мы таким образом построили огромный треугольник, в котором без особого труда поместится весь известный нам разумный мир. Прекрасно… А вот теперь скажи, какой величины будет угол в верхнем углу нашего, с позволения сказать, разумного треугольника?
— Прямой…
— Ах, ах! — наигранно обеспокоился Юрпайс. — То есть мы получили треугольник, все углы которого прямые, иными словами, их общая сумма равна двумстам семидесяти градусам. Но не чудо ли это? Ведь в Основах Геометрии черным по белому сказано, что сумма углов любого треугольника всегда равна ста восьмидесяти градусам, не больше и не меньше! В чем же тут дело, друг мой? Кто прав, мы или все они?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});