Но Рыжий ничего ему на это не ответил. Встал и прошел по комнате. Потрогал лапой стену, шкаф. Достал одну, вторую книгу. Отложил. Сел и зажмурился. Гудела голова. Сэнтей стоял над ним и говорил:
— Вставай. Пойдем, я уложу тебя. Дам трав…
— Нет-нет, домой! — решительно воскликнул Рыжий. — Только домой, — и встал, и как слепой пошел к двери.
Сэнтей сказал:
— Завтра утром я жду тебя. Жду, слышишь меня, брат!?
Рыжий кивнул. И вышел — в тьму. Кромешную.
Глава четвертая — БРАТ
Как он пришел тогда к себе, как лег — Рыжий об этом ничего не помнил. Проснулся же он как всегда рано, с рассветом. И голова его была ясна и совсем не болела, и в теле у него была легкость. И вообще, он чувствовал себя так, как будто вчера с ним ничего особенного и не случалось. А вот, правда, вставать с постели ему ну совершенно не хотелось! Да и зачем было вставать? Рыжий зевнул и потянулся. Теперь-то ему спешить некуда. И он лежал, помаргивал, смотрел на потолок. Потом… не выдержал и сунул лапу под подушку…
Шар. Маленький, шероховатый. Рыжий достал его, еще раз рассмотрел теперь уже при ярком свете. Шар был как шар, дети таким играют в лунки. И в то же время это знак. Да еще какой! Но об этом потом. Рыжий убрал шар под подушку, лег и опять лежал. Ну вот, лениво думал он, теперь его мечта сбылась, он наконец-то в Башне. То есть он как бы здесь, у себя в комнате и в то же время он там. А Семь Печалей… нет, они уже не давят на него. Но, правда, нет в нем и радости. Есть только одно чувство. Но какое? Чувство того, что счастье — это только один краткий миг? Слишком банально. И не то. А что тогда? Рыжий рассерженно зевнул, встал, походил по комнате. После умылся. После стоял у зеркала. То хмурился, то сам себе кивал, то улыбался… Глупо! И Рыжий отвернулся. Надел лантер, браслет. Вновь заходил: три шага — так, пять — так. Остановился. Сел на пуфарь, опять засунул лапу под подушку… И тотчас же отдернул. Сидел, смотрел в окно. Там — черепица, трубы, облака. Мир — это шар, а не диск, и не стоит на одном месте, а летит в бездонном и бескрайнем Космосе, вот что ему вчера открылось, вот…
Р-ра! Довольно, время! И Рыжий вышел в коридор, спустился вниз, в кормежную, сел во главе стола и к завтраку велел подать вина — чего, кстати, давно уже себе не позволял. Хозяйка с удивлением смотрела на него. Он чинно ел, со смаком запивал — явно не спешил. Она не уходила. Потом присела рядом с ним и доверительно спросила:
— Случилось что-нибудь?
— Нет, — улыбнулся он. — Я это так просто. Задумался.
— О чем?
— Так, обо всем.
Рыжий доел и положил на стол монету. Пошел к двери. Он чувствовал, что она смотрит ему вслед. Крикливая, дородная. Со всеми прочими она не церемонится, а с ним… Ну, да! Он улыбнулся. Да, эта фря, конечно не Юю. Правда, и ты, друг мой, тоже весьма-весьма не Дангер. Ты… Да, теперь ты в Башне, избранный, ты знаешь, что Земля…
Вот же привяжется! Какая ерунда! Он шел, лапы в карманы, не спешил. День был погожий, теплый. Толпа кругом. Крик, брань. Лязг экипажей. Попрошайки. Да, тут уже не очень-то! И Рыжий, как всегда, твердо расставив локти, опять толкался, продирался, порой уступал. Вот, думал, ты их всех умней, ты в Башне. А Башня — это что? Другим ее вовек не увидать, ибо она в твоей душе и говорить о ней нельзя, нужно молчать и жить, как все, ничем не выдавать себя, казаться таким же, как все, — примитивным, тупым. Ну а тогда, прости меня, зачем…
Р-ра! Глупости! Рыжий прибавил шагу, нервничал, поскрипывал зубами. Налево. Прямо, поворот. Под лестницу и в арку, потом еще раз поворот…
И вот пришел. Открыл, встал у порога. Сэнтей приветствовал его:
— Вот видишь, брат, все хорошо! Я ждал тебя. Пойдем.
Они прошли через еще пустой в такое время общий зал, вошли в свою рабочую комнату. Там Рыжий сел за конторку и сразу, по привычке, взялся за перо…
— Нет-нет! — сказал Сэнтей и засмеялся. — Забудь об этом. Мы же теперь оба уже в Башне. А те, кто в Башне, те не повторяют, а…
— Сами создают?
— Почти, — кивнул Сэнтей. — То есть, конечно, создают, но только не для всех. Ты, надеюсь, меня понимаешь?
— Да, кажется…
— Вот и прекрасно! Очень. Очень…
Сэнтей смотрел ему в глаза, о чем-то думал, сомневался… и наконец сказал:
— Да. Башня — это Башня. Я ж говорил, что ты когда-нибудь войдешь в нее. И я не ошибся. Ты… рад?
Рыжий молчал. Сэнтей, немного подождав, сказал:
— И правильно. Ведь что есть радость? Это — владение чем-либо, достижение, успокоение. А кто достигнет края Бесконечности? Кто успокоит, остановит Время? И потому здесь, в Башне, не бывает радости. Есть лишь печаль. Точнее, Семь Печалей.
— Семь? — криво усмехнулся Рыжий. — Только и всего?
— О нет, конечно же не семь, — Сэнтей заулыбался. — «Семь» — это просто дань традиции, привычное название, и не более того. На самом деле этих печалей, как ты прекрасно понимаешь, тоже бесконечное множество. Но самая главная из них, так называемая Великая Печаль… Ее суть состоит в том, что мы, жители Башни, не можем, точнее, не имеем права передать им, всем другим, все то, что нами в этой Башне создано или разведано, узнано. Ты спросишь, почему. Отвечу. Дело в том, что они — н-ну, все они, которые вне Башни, — они не понимают нас. И не могут понять. Это им не дано. Странно, не правда ли? На вид они как будто совершенно такие же, как и мы, но это только лишь на вид, а вот по своей сути, по своим возможностям они… совсем иные. Вот почему, я повторюсь, они не могут нас понять. И поэтому все, что мы здесь, в Башне, создаем, мы создаем лишь для своих, для братьев, и оставляем все в Башне. Теперь тебе понятно?
— Да, — нехотя ответил Рыжий. — Так что же получается? Что эта… как ее…Великая Печаль… она неразрешима?
— Да.
— И ты уверен в этом?
— Абсолютно уверен. Великая Печаль есть аксиома, на коей все и зиждется. Она гласит: есть мы, допущенные в Башню, а есть все остальные, другие, есть разум, а есть сила. Мир — двуедин, мир — это как весы; мы это одна их чаша, а все они — это другая. И наша главная задача заключается в том, чтобы содержать эти вселенские весы в покое — и тогда мир, в котором мы живем, будет стоять и здравствовать до той поры, пока в нем существует это Равновесие. Мы, Башня, то есть наша чаша, это очень хорошо понимаем и, как только можем, стараемся соблюдать величайшую осторожность. Но их, других, на другой чаше, все пребывает, пребывает, в них — сила, много сил; весы колеблются… Вот мы и ищем тех, кто обладает разумом, чтобы хоть как-нибудь сдержать, не дать перевернуть… Однако очень страшно ошибиться! Ведь если мы введем к себе, на нашу чашу, в нашу Башню, кого-нибудь из них, других, тогда… — И вздрогнул, озабоченно спросил: — Что с тобой опять?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});