наш дом довольно старый, так что пора бы подумать о ремонте. Но мольбы крестьян, как правило, не воздействуют на знатных феодалов, и в лучшем случае они могут рассчитывать на какое-нибудь компромиссное решение. Мама, не допуская возражений, сказала, что мы должны потратить деньги, которые бы потребовал ремонт, на мое образование, и, если он так хочет собственную комнату, мы могли бы просто немного расширить и переоборудовать гардеробную в глубине дома. Папа восторженно хлопнул в ладоши: «Блестящая идея! И почему я сам до этого не додумался?»
Тогда, видя его поведение, я, помню, думал, что он ведет себя оппортунистически, но это было не совсем так. Строго говоря, оппортунизм предполагает отсутствие собственных твердых убеждений, умение оставаться гибким и подстраиваться под обстоятельства, выбирая направление, которое кажется наиболее выгодным. Однако в случае папы он был просто согласен с любым из вариантов, которые предлагала мама, подчиняясь ее мнению даже тогда, когда это ставило его в максимально невыгодное положение.
Например, когда они вместе смотрели по телевизору бейсбольный матч и судья засчитывал болл, а мама придиралась к этому: «Нет, как можно было дать болл, он же его пропустил!», то папа сразу ее поддерживал: «Да, серьезно, это же был страйк, как ни посмотри, бэттер пропустил мяч, проверь зрение, судья!» А если мама с сомнением добавляла: «Ну, я не знаю, может быть, все-таки был болл…», то папа тут же плавно менял свое мнение и говорил совершенно естественным тоном: «Да, точно, было очень близко, но мяч все-таки не попал в страйк-зону; может быть, он был на волосок от страйк-зоны…» Я видел, как подобное происходило бесчисленное множество раз.
Увидев, как я сейчас осматриваю папину комнату, мама, должно быть, почувствовала, что пришло время наконец после стольких лет привести ее в порядок. Она принесла большой пакет для мусора и сказала: «Выброси сюда все, что уже не стоит хранить». При этом не выказала и тени той бурной эмоциональной реакции, которая была у нее несколько лет назад, когда я в последний раз предлагал прибраться в папиной комнате.
Все идет довольно быстро. Поскольку это скорее просто большая гардеробная, нежели настоящая комната, на то, чтобы разобрать ее, не должно потребоваться слишком много времени. Я внимательно осматриваю содержимое полок и разделяю на то, что нужно обязательно сохранить, и то, от чего нужно избавиться.
Каждая вещь, которую я беру в руки, напоминает мне о каком-нибудь эпизоде из жизни с папой, вызывая легкий всплеск ностальгических чувств; затем я принимаю решение, что делать с этой вещью, вытаскиваю следующую, и на меня накатывает новая волна воспоминаний, снова и снова, и мне кажется, что в какой-то момент я не смогу продолжать эту работу, просто утонув в воспоминаниях. К счастью, этого не происходит, и у меня хватает сил разобрать все это. Бо́льшая часть вещей, находящихся в комнате у папы, – это непримечательные канцелярские принадлежности, образцы, принесенные им с работы, магниты и скрепки, документы. Ничего такого, что могло бы глубоко затронуть сердечные струны. В основном это просто всякая всячина.
Мне уже начинает казаться, что я ничего не добьюсь и все закончится обычной уборкой в комнате, когда вдруг нахожу это: за тяжелой картонной коробкой лежит бумажный пакет, по-видимому, спрятанный там специально. Я отодвигаю коробку в сторону и роюсь в пакете.
Первое, что я достаю из него, – это лист бумаги для рисования с рисунком, сделанным цветными мелками. На рисунке написано: «Спасибо, что заботишься о нас, папочка». Должно быть, это что-то, что нарисовал я, когда был маленьким. Не помню, как рисовал это, но, наверное, я подарил рисунок папе. И он сохранил его…
Затем я вытаскиваю три линованные тетради. На обложке каждой из них старательно выведен порядковый номер.
Я пролистываю их и вижу, что они исписаны папиным почерком. Строчки аккуратные, словно это конспекты к экзамену. Сначала я подумал, что это его записи, оставшиеся со студенческих времен, но, когда вчитываюсь повнимательнее, то вижу, что это не так.
Когда спрашиваешь: «Почему ты сердишься?» и получаешь ответ: «Я не сержусь», в действительности это означает: «Я сержусь».
Записи читаются как сборник афоризмов, но все это скорее больше похоже на практические инструкции, руководство к тому, как правильно вести себя в различных жизненных ситуациях. Папа работал в компании, занимающейся канцелярскими товарами, – возможно, это его заметки о том, как улаживать претензии клиентов. Но затем я читаю что-то вроде: «Всегда с энтузиазмом реагируй на все, что она говорит, но не переигрывай, иначе она может рассердиться из-за преувеличенной реакции» или «Независимо от вкуса еды, которую она приготовила, всегда ешь с видимым удовольствием» – и понимаю, что это свод правил общения с одним конкретным человеком. Вне всяких сомнений, с мамой. Это всё советы и хитрости, как правильно вести себя с ней. Есть даже страницы с блок-схемами, на которых в мельчайших деталях показано, как она реагировала на то, что говорил и делал папа.
Я знал, что папа всегда беспокоился о мамином настроении, но никогда не мог бы себе представить, что он провел настоящее научное исследование, если это вообще можно назвать наукой.
Подумать только…
Я представляю, как папа наблюдает за выражением маминого лица, пока она моет посуду; или как он возвращается домой посреди ночи как раз в тот самый момент, когда я встал, чтобы пойти в туалет, и он тут же весь напрягся и принялся извиняться, потому что, очевидно, решил, что это мама, а не я; или как он набивал рот маминой стряпней и нелепо распинался о том, как это фантастически вкусно.
Помню, я все время думал, что ему не нужно было так сильно стараться. Я до сих пор так думаю. Затем снова разворачиваю рисунок цветными мелками. «Спасибо, что заботишься о нас, папочка…»
Проходит несколько мгновений, прежде чем я осознаю, что плачу. Это немного странно, потому что одновременно с этим я улыбаюсь. Я даже не чувствовал, что собираюсь заплакать, но слезы продолжают неудержимо течь по моим щекам.
Несмотря на то что мои глаза затуманены слезами, я продолжаю читать написанное в тетрадях, время от времени разражаясь искренним смехом. Меня не оставляют мысли о том, как сильно я хочу вновь увидеть его. Я даже ловлю себя на мысли, что прошло уже слишком много времени с тех пор, как мы виделись с ним в последний раз, и это служит для меня доказательством, что я действительно не до конца смирился с тем фактом, что его больше нет.
Возвращаюсь к бумажному пакету,