барак – пятнадцать сямей, три подъезда. И мы в нём жили, – поставив ополовиненную рюмку на стол и закусив лососиной, продолжил начатый ещё до тоста рассказ Пал Палыч. – Мы на жильё в очереди были первые на «Объективе» – на оптическом заводе, где я тогда работал. И ня получили. Два дома многоквартирных построили – в два и в три этажа, а мне квартиру ня дали ни в одном, ни во втором. Ладно, ня получили – живём в бараке…
Полина взяла у Пал Палыча пустую тарелку и положила порцию тушёной крупными кусками свинины.
– Картошки сколько вам? – спросила.
– А парочку и хватит. – Пал Палыч принял тарелку, добавив к гарниру стрелку зелёного лука. – Я ня пил, ня курил, спортом занимался и на двойки в школе учился. Вместо школы в лясу сидел, изучал братьев меньших. Да и то – собрались с парнями в лес, меня спрашивают: куда пойдём? А куда? Хоть налево, хоть направо. А мне: дубина, вначале думать надо, куда пойдём. Ну а какая мне разница, куда вместо школы идти? А мне опять: дубина, надо глядеть направление ветра! Это чтобы, когда костёр будем жечь, дым ня понесло на дорогу: по дороге рабочие ходят – учуют и родителям сообщат, что, мол, ваши дети в лясу, а ня в школе. Вот я и думаю: в школе двойки и тут дубина. Ёлки-палки! Так, может, лучше в школу ходить? А то и там дурак, и тут дурак… – Пал Палыч пригладил ладонью жидкие светлые волосы. – Я к чему хотел сказать? Мы про что начинали? Сбился…
– Про дом ваш, – напомнила Полина.
– Вот, – с любовью глядя на мужа, вставила слово Нина, – Полина понимает, а ты только под нос смотришь, балабол.
– Это к тому, чтоб вы почувствовали, какой я человек, – пояснил Пал Палыч, не обращая внимания на шпильки жены. – Квартиру мне ня дали, обставили – ня хорошо сделали. А жить надо – и чтоб ня в бараке. Я говорю: Нина, я простой дом строить ня буду. Это в девяносто втором году. Говорю: я простой, как стоят вот тут обычные, дом строить ня буду. Только двухэтажный. А Нина: ты дурак. Опять двадцать пять! – Пал Палыч звонко хохотнул. – Я говорю: да, дурак, но ты дай мне возможность… А она: да ты дурак! Ты в милиции работаешь, у тебя денег нет. Я тогда, на «Объектив» обидевши, уже в милиции работал. Оклад и правда – сто тридцать три. И у ней, у Нины, сто двадцать – в горгазе она мастером. Что говорить – нет экономики в сямейном положении. И я понимаю, что я дурак, но ты мне дай… А она – нет. Ну, ладно. Идёт вот этот разговор неприятный, но мы ня ссоримся. Я батьку вспоминаю, а батька говорил: надо измором таких брать.
– Это точно, – подтвердил Александр Семёнович. – Осадой надо, без скандала.
– Я, Ляксандр Сямёныч, с ними за компанию ня сижу, – кивнула Нина в сторону Петра Алексеевича, – когда охота у них и всё такое – за столом уже. Мне с ими ня интересно. Но иногда я подхожу вот так к двери,́ – Нина изобразила, будто опёрлась о дверной косяк, – и слушаю. Ня подслушиваю на пороге, а в видимости их. Слушаю – и сколько я узнаю о своём муже нового!.. Какой шашок, оказывается! И половины о нём ня знала – скрытный. – Нина погрозила мужу кулаком. – Иной раз правда: меньше знаешь, лучше спишь… Если б я в своё время вполовину того понимала, что сейчас о тябе понимаю, ещё б подумала – выйти за тебя или нет.
Пал Палыч кротко улыбался, польщённый свидетельством жены относительно своей замысловатой личности.
– А кто проект дома делал? – Как художник, Александр Семёнович понимал, что такой дом без участия архитектора было бы не возвести.
– Мне проект дали за банку мёда, – признался Пал Палыч. – Трёхлитровую. Никанорыч дал. Никанорыч – друг мой, который в Пушкинских горах физкультуру преподавал. Я с им дружил. Мне везло с друзьями – сам-то дурак, а водился с умными людьми.
– Никанорыч твой подсунул нам проект ня гожий! – в сердцах не сдержалась Нина. – На ходу перяделывали. Как можно в таком доме, чтоб только плита и камин? Разве будет тёпло? В проекте и котельной не было! Плитой и камином второй этаж обогреть можно? Няльзя. А у них ня предусмотрено. Вместо кочегарки была кухня. Проект-то какой-то чёрный. Чёрные его составили, у которых и зимы ня бывает – тёпло и нет в котле необходимости.
– А как ты хочешь на пустой карман хороший проект в начале девяностых? Кто тябе даст? – удивился простодушию жены Пал Палыч. – Но Нина верно говорит. Там, в проекте, так всё было прописано, что прорабу ня понять – руки бы оборвать, говорит, от этого проекта. А что делать? Дали тот, что дали – за банку мёда. И за то спасибо Никанорычу.
– Но какие в конце концов хоромы возвели! И это после барака-то, – примиряюще заметил Александр Семёнович. – А что было – то уж позади.
Оптимизм его не знал границ. Три месяца назад Александр Семёнович сломал вставную челюсть – не то орехи грыз, не то выронил и наступил случайно. Пётр Алексеевич привёз его в стоматологическую поликлинику к протезисту, сели у кабинета врача, ждут очереди. На этаже в каком-то из помещений шёл ремонт – дрели, пилы, болгарки на весь коридор визжат. Александр Семёнович говорит: «Хорошо, что своих зубов не осталось». – «Почему?» – не сообразил Пётр Алексеевич. «Вон как тут зубы-то буравят…»
– Ваша правда, – живо согласился Пал Палыч. – Я всем доволен. Об одном жалею – поздновато. Строиться начал в тридцать пять. Чуток попрежде бы – сам был бы молод, друзья бы ездили. Чуть-чуть бы раньше – лет на десять. – Пал Палыч придвинул рюмку к Петру Алексеевичу, разливавшему водку. – Но денег-то нет. Да и человек нязрелый… Так что выходит – няльзя было раньше. А в тридцать пять хоть денег тоже не было, да я знал, как без денег… Потому что батька говорил: «Сынок, с деньгами и дурак сладит, а ты попробуй без них». Это уже надо мозги – ума мало. – Пал Палыч пожевал стрелку лука. – Барак расселили, мы одни остались. Нам его за так, можно сказать, на разбор отдали и тут, на месте барака, разрешили строиться.
– Я плиты все разобрала, кирпичи вычистила, пяретаскала, в стопочку сложила, – перехватила у мужа эстафету Нина. – Уж я нагорбатилась на этом доме! А он, значит, придёт – брючки отутюжены, фуражка-кокарда, рубашка