Маати мягко отстранил Лиат. Брусчатка двора на дюйм ушла под воду. Только по белой пене можно было угадать, где проходят водосточные желоба. Маати медленно брел по воде, хлюпая сандалиями.
Вид у Хешая был потерянный. От дождя его жидкие космы прилипли к шее. Сквозь тонкий халат — слишком тонкий для такой погоды — просвечивала нездоровая краснота кожи. Маати опустился перед ним на корточки и увидел, как толстые губы шевелятся, будто шепчут. В битой молью бороде застряли, словно росинки, капли дождя.
— Хешай-кво, — начал Маати, принимая позу мольбы. — Хешай-кво, нам пора возвращаться.
Красные, с желтоватыми белками глаза повернулись к нему, прищурились. Лицо поэта мало-помалу озарилось пониманием: он его узнал. Хешай положил пухлую руку на колено Маати и покачал головой.
— Ее здесь нет. Она уже ушла, — проговорил он.
— Кого нет, Хешай-кво?
— Женщины, — буркнул он. — Островитянки. Той самой. Я-то думал найти ее, думал, что, объясню…
Маати захотелось встряхнуть его — схватить за грудки и трясти, пока не очухается. Вместо этого он накрыл его руку своей и сказал спокойно и уверенно:
— Нам пора идти.
— Если бы я объяснил, Маати… Если б я только мог объяснить, что это андатовы козни… Что я бы никогда…
— И что с того? — не выдержал Маати от досады и стыда. — Хешай-кво, словами вы ничего не исправите. И сидением в дождь посреди улицы тоже.
Хешай нахмурился, словно в замешательстве, потом посмотрел себе под ноги, на бурлящую воду, поднял глаза к полуразмытым лицам, поджал лягушачьи губы.
— Я выставил себя ослом, да? — спросил он совершенно вменяемым тоном.
— Да, — ответил Маати, не в силах врать.
Хешай кивнул и встал на ноги. Халат распахнулся, обнажив морщинистую грудь. Поэт сделал два неверных шага вперед. Маати шагнул навстречу и поддержал его. Когда они вышли на улицу, Лиат приблизилась и взвалила Хешаеву руку себе на плечо, чтобы помочь Маати. Их руки коснулись друг друга у поэта за спиной; Лиат взяла его за предплечье, и вышло нечто вроде подхвата, с помощью которого они доставили поэта домой.
Халат, который Маати одолжил девушке в доме поэта, был из шелка с хлопком, толщиной с палец и необыкновенно мягкий. Лиат переоделась в спальне Маати, пока тот возился с Хешаем. Мокрое платье она повесила на вешалку, волосы отжала и теперь не спеша заплетала, дожидаясь Маати.
Обстановка вокруг была незатейливая — кровать, стол и платяной шкаф, лампа с матерчатым абажуром и подсвечник. Почти как у нее, с той лишь разницей, что мебель была качественнее, а на столе лежала кипа книг и свитков. В конце концов, Маати был только учеником — как и она сама. Да и возрастом они почти не отличались, хотя она часто об этом забывала.
Сверху доносились голоса — говорили Маати с поэтом, потом вступил Бессемянный — мягко, чарующе и жутко. Поэт рявкнул в ответ что-то неразборчивое, и вновь успокаивающе заговорил Маати. Ей захотелось уйти, вернуться к себе, подальше от невыносимого напряжения, стоящего в этом доме, но дождь припустил еще сильнее. Шум капель сменился рассерженным грохотом. Ветер подул в другую сторону, и Лиат смогла открыть ставни, не боясь залить комнату. Когда она выглянула наружу, все вокруг было точно усеяно паучьими яйцами: повсюду лежали крошечные тающие градины.
— Лиат-тя, — произнес Маати.
Она обернулась, пытаясь одновременно закрыть ставни и изобразить просьбу об извинении, но не преуспела ни в том, ни в другом.
— Это ты меня прости, — сказал Маати. — Я должен был лучше за ним присматривать. Просто он еще ни разу не вставал с постели, не говоря о том, чтобы уйти.
— Он сейчас успокоился?
— Вроде того. Наконец-то лег. Бессемянный… ты знаешь, что он заперт?
— Слышала, — сказала Лиат.
Маати изобразил подтверждение и покосился назад, устало и беспокойно. С рукавов бурого одеяния до сих пор капало.
— Я пойду вниз, — сказала она.
— Зачем?
— Ты же захочешь переодеться, — медленно ответила она. Маати жутко покраснел и принял позу понимания.
— Я и забыл… Даже не заметил, как намок. Да, конечно, Лиат-тя! Я мигом.
Она улыбнулась и хлопнула его по плечу, как делали товарищи Итани. Вышло на удивление естественно.
— По-моему, нам уже хватит звать друг друга на «тя».
Маати и впрямь совсем скоро спустился, переодевшись в такое же коричневое платье. Они сели в гостиной, зажгли свечи, чтобы развеять уличную хмарь. Маати устроился напротив Лиат на низкой деревянной скамье. Лицо его было спокойным, но усталым, даже улыбался он невесело, скованно. Тревога за учителя отпечаталась у него на лице.
— Ты… ты не получала от него вестей? — спросил Маати.
— От Итани? Нет, — ответила Лиат. — Еще рано. Он еще не доплыл до Ялакета. Скоро прибудет. Да и письму потребуется не меньше, чтобы попасть сюда.
Маати дал знак, что понял, но в его жестах чувствовалось нетерпение. Лиат ответила позой вопроса о самочувствии. В другой обстановке это могло показаться простой вежливостью, сейчас же выражало искреннюю заботу.
— Ничего, отосплюсь, — сказал он. — Тяжело, когда не знаешь, что делать. Вот приедет Ота-кво, и все наладится.
— Правда? — спросила Лиат, глядя на пламя свечи. — Надеюсь.
— Конечно! Дай-кво больше всех нас знает, как жить дальше. Он все расскажет Оте-кво, и мы…
Его наигранно оптимистичный тон улетучился вместе со словами. Лиат посмотрела на Маати. Тот наклонился вперед и тер пальцами глаза, как усталый старик.
— Мы сделаем все, что велит нам дай-кво, — подытожила она.
Маати изобразил позу виноватого согласия. Порыв ветра сотряс стены и захлопал ставнями, и Лиат поплотнее запахнула халат, хотя в комнате было тепло.
— А ты? — спросил Маати. — В Доме Вилсинов все спокойно?
— Не знаю, — ответила Лиат. — Амат Кяан вернулась и пытается привлечь меня к работе, но там уже почти нечего делать. По-моему… по-моему, она мне не доверяет. Я ее не виню после всего, что было. И Вилсин-тя тоже. Они стараются меня чем-нибудь занять, но ничего серьезного не предлагают. По сути, никто не сказал, что я снова — девочка на побегушках, но, учитывая, на что я теперь трачу время, так оно и есть.
— Мне жаль. Этого не должно было случиться. И ты тут ни при чем. Тебе надо…
— Итани хочет от меня уйти. Или Ота — без разницы. Он меня бросит. — Она не хотела, но слова сами лезли наружу, как рвота. Она смотрела себе на руки и не могла сдержаться. — Мне кажется, он сам этого не понимает, но когда он уезжал, что-то в нем изменилось. Когда он прощался со мной… Я такое уже видела — он у меня не первый. Какая-то отчужденность, потом она растет, растет, и…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});