— Холодно, — произнес новый знакомый. — Адски. Хотя красиво по-своему — на суровый лад. Шахты — вот чем они живут. Рудники да кузницы. А еще каменоломни, благодаря которым строятся их города. Боги, города, подобного Мати, во всем свете не сыщешь. Одни башни… о них-то ты слышал?
— Как-то мельком, — отозвался Ота.
— Я раз бывал на самом верху. Той, что покрупнее. Она была как гора. Глядишь с нее — и на сотни миль вокруг все как на ладони. Посмотришь вниз… Честное слово, туда птицы не долетают. Кажется, еще кирпич-другой — и можно облака потрогать.
За бортом плескалась вода, над головами кричали чайки, но Ота их не слышал. На миг он перенесся на вершину башни. Слева разгорался рассвет, розовый, золотой и бледно-лазоревый, как яйцо малиновки. Справа все по-прежнему покрывала мгла. А перед ним высились заснеженные горы — обнаженные кости земли среди темного камня. Что-то витало в воздухе — аромат мускуса, что-то женское. Трудно было сказать, что это — сон наяву, воспоминание о детстве или то и другое, — но Оту долго не отпускала какая-то щемящая грусть.
— Наверное, это очень красиво, — сказал он.
— А я вот бросился вниз со всех ног! — Рассказчик поежился, несмотря на жару. — На такой высоте даже камни качаются.
— Хорошо бы там когда-нибудь побывать.
— Тебе понравится. Ты похож на северянина.
— Мне говорили, — сказал Ота и улыбнулся, несмотря на печаль. — Не знаю, понравится ли. Я немало лет провел на юге. Наверное, уже прижился.
— Да, нелегко это, — произнес его попутчик, принимая позу согласия. — Видно, поэтому я без конца путешествую, хотя и не приспособлен для этого. Когда я в одном краю, непременно вспоминаю другой. Попадаю в Удун — начинаю думать о похлебке из черного краба, что подают в Чабури-Тане. В Сарайкете на ум приходят утанийские дожди. Взять бы все это разом — лучшее, что есть в каждом городе — и поместить в одно место, вот был бы рай! Но нельзя, и потому мое дело пропащее. Когда-нибудь я стану слишком стар для таких поездок, и придется осесть где-нибудь. И тогда, боюсь, мысль о том, что я больше не увижу других городов, меня доконает.
На мгновение оба замолкли. Потом задумчивость посыльного куда-то исчезла, и он пристально посмотрел на Оту.
— Занятный ты малый, Итани Нойгу. Я думал, развеюсь, поговорю с молодым человеком о первом путешествии, а закончил своим последним. Ты всегда так действуешь на людей?
Ота улыбнулся и принял легкомысленную позу извинения, но, заметив серьезный взгляд собеседника, перестал улыбаться и уронил руки. Тем временем захлопали паруса, и человек на корме низкого, как баржа, судна что-то прокричал.
— Да, — ответил Ота, сам себе удивляясь. — Только мало кто замечает.
— Стало быть, островитянка ушла, — сказала Амат. — Ну и пусть. Ты ведь все равно собирался ее отсылать.
Марчат Вилсин поерзал; мелкие волны отразились от мозаики бассейна. Амат смаковала чай с мнимым безразличием.
— Мы собирались отправить ее домой. Обо всем условились. Зачем она ушла? — спросил он больше у воды или самого себя, нежели у распорядительницы. Амат поставила чашку на плавающий поднос и сделала вопросительный жест, который, учитывая прежде сказанное, выглядел саркастически.
— Дай-ка подумать, Вилсин-тя. Молодую девушку обманули, использовали, унизили. Девушку, которая по наивности поверила в сказки о красивой любви и могущественном любимом, отвели на бойню, заставили пожертвовать самым дорогим. И с чего бы ей расхотелось возвращаться к своему народу? Там ее, конечно, не будут считать наивной дурочкой. Равно как при дворе или среди утхайемцев. О ней, знаешь ли, уже анекдоты ходят. На набережной. Грузчики и прислуга в чайных сочиняют на потеху друг другу. Хочешь послушать?
— Нет! — выпалил Марчат и хлопнул по воде. — Не хочу. С самого начала не хотел, чтобы так вышло, но раз началось, избавь меня от подробностей.
— Ей стыдно, Марчат. Она ушла от стыда.
— Не вижу причины стыдиться, — оправдываясь, отозвался Марчат. Защищая себя и, как ни печально, Мадж. — Она не сделала ничего плохого.
Амат оставила позу и опустила руки под воду. Вилсин что-то беззвучно лопотал, не решаясь начать разговор. Амат выжидала.
Прошлой ночью она вывела Мадж из города и поселила в одной рыбацкой деревушке на западе. «Тихий домик за городом, — думала Амат, — вполне сгодится, пока я не подготовлю другое пристанище. Надеюсь, больше недели для этого не потребуется». В последние дни ее планы разнились с планами Дома Вилсинов. Еще немного, и их с Марчатом пути разойдутся. И, что самое неприятное, он ни о чем не догадывался. Дом Вилсина избавил ее от жизни на грани, а он — Марчат, ее работодатель и старый друг, выделил из простых писцов и чиновников, продвигал по службе… Вот и сейчас они сидели, как встарь, в привычном месте, но каждый миг приближал их к расставанию.
Амат неожиданно для себя наклонилась и положила руку ему на плечо. Вилсин поднял голову и вяло улыбнулся.
— Зато все кончено, — произнес он. — Все уже кончено.
В последнее время он часто твердил это, словно заклинание. Видимо, все же знал: до конца еще далеко. Он взял Амат за руку и неожиданно поцеловал. Усы царапнули нежную от купания кожу. Амат мягко высвободилась. Вилсин залился румянцем. Боги, да он покраснел! Амат разом захотелось заплакать, вскочить и уйти, заорать на него так, чтобы плитка полопалась: «И ты еще пытаешься меня разжалобить? После всего, что натворил?!»
— Вилсин-тя, — сказала она вслух. — Расписание торговых рейсов.
— Да-да, — отозвался он. — Расписание. Надо его обсудить.
И они принялись разбирать будничные вопросы. Небольшой пожар на одном из ткацких складов грозил недостачей в три тысячи футов пряжи, и к отправке корабля в Бакту они уже не успеют. Можно было задержать отплытие, тем более, что причины позволяли, но ненадолго — сезон подходил к концу. А тут обнаружилась новая напасть: в одном из складов особо стойкая плесень сгубила два рулона шелка, и нужно было с ней разобраться, прежде чем использовать помещение вторично.
Амат описала варианты, изложила свои мысли, ответила на вопросы Вилсина и выслушала его решения. В общей части бань мужской голос затянул песню, которую подхватили два других, менее стройных. Теплый ветерок, залетавший сквозь кедровые ставни, вызывал рябь на воде. Амат с болезненной дотошностью отмечала каждую мелочь — румянец на бледной коже Марчата, трещинку на краю лакового подноса, горьковатый привкус передержанного чая. «Как белка, — подумала она, — что собирает запасы на зиму».
— Амат, — окликнул Вилсин, когда она, покончив с делами, собралась уходить. Его тон насторожил ее, и она снова опустилась в воду. — Я давно хотел… Мы с тобой уже столько лет работаем вместе, что и упомнить страшно. Ты всегда… была образцовым распорядителем. Но вместе с тем мы оставались друзьями. Я всегда держал тебя на самом лучшем счету. Ох, снова не то говорю. На лучшем счету?.. Боги! Все не то…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});