– Колёса? – догадался Джордж.
– Что вы на это скажете? – Дилан презрительно усмехнулся и посмотрел на своих приятелей. – Чтобы я глотал химию?! Даже Аранович с Мамодасом на такое не способны. Если вы покажете им таблетки, их сразу стошнит. А вам тут еще жить… Нет! У меня все природное, зеленое и благоухающее, произрастающее на теплом лоне Матери-Земли.
– Марихуана, что ли? – спросил Ринго.
– А что же еще? Она – родимая.
– Ну нет, – засомневался Джон. – Мы марихуану не курим.
– Да ты что?! – выпучил глаза Дилан. – А откуда же у вас вот эта песня: «Я лечу, лечу…»
– Нет у нас такой песни, – возразил Джордж.
– Нет, так напишете. Ну что, по косячку? Убьем себя, чтобы родиться заново?
Словечко «убить» на сленге молодых американцев означало, принять дозу наркотика. Кому-то другому Джон, возможно, еще и отказал бы. Но не Бобу Дилану.
– Давай, – согласился он. Не устояли от соблазна и остальные.
Аранович и Мамодас быстро скрутили по сигаретке на каждого и показали, как ими пользоваться.
…Первым засмеялся Ринго.
– Чего ржёшь? – удивился Пол.
– А ты что, не видишь? – промычал тот.
– Чего?
– А вот, – Ринго ткнул в пустоту.
– А-а, – понял Пол и тоже захохотал.
Через минуту смеялись все. Брайан, схватившись руками за стул, кричал:
– Я на потолке! Я могу упасть! Помогите мне спуститься!
Джон пел покатывающемуся со смеху Дилану экспромтом сочиненную песенку про пятерых мертвых старичков с припевом: «Тутовый шелкопряд! Тутовый шелкопряд!..»
Джордж, Аранович и Мамодас ползали по полу между стульев, стреляя друг в друга из воображаемых пушек и атомных подводных лодок.
Пол встал у окна и взором, исполненным озарения, оглядел город.
– Я думаю! Впервые в жизни по-настоящему думаю, – прошептал он. – Мэл! Возьми тетрадь и записывай! Все, что я сейчас скажу, должно на веки остаться в памяти потомков. Я знаю много. Очень много. Почти все. Пиши. – Заложив руки за спину, Пол принялся расхаживать по номеру, диктуя. Мэл бегал за ним и фиксировал буквально каждое слово, так как Пол то и дело отбирал у него тетрадь, перечитывал написанное и бранил за неточности.
«Если исчезнет солнце, то травы и деревья еще немного порастут и начнут увядать. Потом погибнут птицы. Затем звери. А затем и люди.
Последними умрут Аранович и Мамодас…»
Утро было тяжелым. Раскалывались головы, пухли глаза. Дилан лечился дешевым вином и поил им Арановича с Мамодасом, приговаривая: «Пейте, пейте, млекопитающие, Боб вас в беде не оставит…» А Джордж читал вслух «Постулаты Пола Маккартни» и хохотал больше других. Он уговорил Пола подарить эту тетрадку ему.
Труднее всех пришлось Ринго. Он не приходил в твердый рассудок несколько дней, непрерывно пил спиртное и глотал амфетамин. Вскоре он впал в глубочайшую депрессию.
Однаджы вечером он, пошатываясь, вывалился из номера и пошел к лифту.
– Ты куда это направился? – заметил его пьяненький Нил.
– Туда, – Ринго неопределенно махнул рукой.
– Зачем?
– Я хочу себя убить, – пробормотал Ринго и двинулся дальше.
Нил, уже усвоивший местный сленг, усмехнулся и покачал головой. «Колеса, что ли, кончились?»
Но Ринго и не думал принимать таблетки. Он действительно решил умереть.
«Кому я нужен? – чудом выйдя из отеля незамеченным, рассуждал он. – Никто, никто меня не любит. Эти вшивые канадцы обозвали меня евреем. Пол сказал, что будет на мой нос вешать свой пиджак и еще хотел прихлопнуть меня кирпичом. А Джон нассал мне в ботинки. И уверяет, что пролил чай… Что?! Пролил во все ботинки, кроме своих?!»
Ринго остановился и огляделся в поисках места, где бы он мог тихо, и никому не мешая, совершить какой-нибудь суицид. Рядом резко затормозила машина и из нее вылез полицейский.
– Эй, парень, с тобой все в порядке? – спросил он.
Ринго посмотрел на него затуманенным слезами взором:
– Дяденька, это что за город?
Полицейский усмехнулся:
– Во дает! Это Индианаполис, дружок. Ты, видать, не в себе. Говори-ка адрес, мы тебя живо довезем до дома.
– Лондон, Уэтхали Хауз. Второй этаж.
– Да ты иностранец! А тут-то что делаешь?
– Я хочу умереть. Не подскажете, где это у вас делают? – помолчав, он добавил: – Пожалуйста…
Полицейский присвистнул.
– А ну, залазь в машину.
Ринго послушно сел в автомобиль.
– Слушай, мне что-то лицо твое знакомо, – заметил второй полицейский. – Где я тебя видел?
– Везде, – ответил Ринго. – Я барабанщик из «Битлз».
Полицейский вгляделся внимательнее и воскликнул:
– Слушай! А ведь верно! Ты – Ринго Старр! Вот не ожидал! Ты что же тут делаешь?
– А он решил умереть, – доложил напарник. – Не дадим?
– Не дадим! – полицейский завел машину. – С чего это ты решил себя убить?
– Джон Леннон нассал мне в ботинки, – жалобно объяснил Ринго.
– Ну и порядочки у вас, у звезд, – покачал головой тот. – У меня было так, с кошкой. Я ее за это утопил.
– Джона Леннона не утопишь, – посетовал Ринго и заплакал.
«Совсем паренька извели», – пробормотал полицейский.
Почти всю ночь они катали Ринго по городу, а под утро привезли его на трек, где проходили ежегодные автогонки. Полицейские позволили ему сесть за руль, и Ринго целый час нарезал круги, разгоняя хандру.
Потом они поехали в гости к одному из полицейских, где пообедали, и Ринго, поиграв с его пяти– и шестилетним сынишками, завалился спать.
На концерт он прибыл за несколько минут до начала.
– Где ты был!!! – орал Эпштейн, которого чуть было не хватил сердечный приступ.
– Я снова с вами, друзья! – не слушая его, обнимался Ринго с остальными. – Как мне вас не хватало!
Ринго отработал на концерте без тактового барабана, так как ноги у него совсем не двигались. Как и следовало ожидать, этого никто не заметил.
6
Очередное обострение тонзиллита у Ринго уже ни для кого не стало сюрпризом. На днях, к его искреннему смущению, его избрали почетным вице-призедентом Лондонского медицинского университета. Наверное, потому, что из всех «Битлз» он имел самые тесные контакты с медициной. Заболев, он угодил в клинику этого самого университета, и носились тут с ним, как с писаной торбой.
Добровольной сиделкой вызвалась быть его старая знакомая – маленькая суматошная брюнетка по имени Морин Кокс, которая приехала из Ливерпуля специально для этого. Во всяком случае, так считалось. В первый же день она принесла ему гостинец – пакет с мороженым. Само собой, мороженого Ринго было нельзя, потому, разговаривая с ним, Морин сама уплетала порцию за порцией:
– Представляешь, Ричи, а ведь я уже не помошница парикмахера, – тараторила она. – Представляешь?!
– Уволили? – прохрипел Ринго.
– Да ты что?! Да как ты мог подумать? Как у тебя язык-то повернулся? Я теперь – парикмахер! Мастер! Ну?! Что же ты не радуешься?
– Поздравляю, – вымученно улыбнулся Ринго. – Ты в Лондон надолго?
Морин, загадочно поводив пальцем по одеялу, объяснила:
– Ну-у… Как пойдут дела… Наверное, на недельку. Или на две. Или больше. Как скажешь… – последнюю фразу она произнесла так тихо, что Ринго не расслышал ее.
– Может, у меня остановишься? Я сейчас один живу. И кактусы некому поливать.
– Это было бы здорово! – обрадовалась Морин. – А то приехала, а сама не знаю, где и жить буду. А жить-то где-то надо, правда ведь? А кактусы, говорят, постригать нужно?
– Не слышал, – признался Ринго.
– Нужно, нужно! А стригу я отлично! Вот и тебе уже стричься пора. Ну, давай, давай, поднимайся. Я, вот, и ножницы припасла…
Ринго выздоровел и выписался из клиники, а Морин продолжала жить у него. Это разумелось как-то само собой и не обсуждалось.
А однажды она сообщила ему, что беременна.
– Как это? – удивился Ринго. – Откуда?
– Тебе лучше знать, – хохотнула она. – Или ты не знаешь, как это бывает? Я как заметила, что со мной что-то не то, сразу к врачу побежала, а он посмотрел-посмотрел, да и говорит, так, мол, и так… А я думаю, не зря я значит… – тут она осеклась и виновато посмотрела на Ринго. Но тот снова ничего не заметил. Он сосредоточенно смотрел в пол. Наконец, спросил:
– И что мы теперь будем делать?
– Ой, Ричи, ну ты, прямо, такой застенчивый!.. – И она остановилась, ожидая.
Ринго хлопнул себя по лбу, неуклюже встал на одно колено и, сняв с мизинца серебряное колечко, надел его на пальчик Морин.
– Прелестная девушка. Я знаю, что не вышел ни лицом, ни статью. Я простой барабанщик, не больше того. Но, может быть, ты согласишься выйти за меня замуж? – он с волнением ждал ее ответа.
Морин вдруг стала таинственной и неприступной.
– Это так неожиданно, Ричард, – сказала она. – Я не могу так сразу… Я подумаю.
Они поженились через неделю – одиннадцатого февраля.
«Битлз» научились жить в осадном положении. Но круг общения пришлось сузить до минимума.