ударением произнесла я. Не только потому, что хотела еще раз подчеркнуть, каким мне видится будущее миссис Беккет. Эти два месяца без танцев помогли мне осознать, как важно жить собственной жизнью – и облечь эти мысли в слова. И теперь я собиралась поделиться этим с Беккетом. Я знала, что он обязательно меня поймет. – Танец, само собой, придает моей жизни цель и смысл. Но он значит для меня еще больше, гораздо больше. Когда я танцую, я словно становлюсь другим человеком. Множеством других людей.
Однако Беккет как будто не слышал меня. Я видела, как он поглядывает то на дверь кабинета баббо, то на стопку книг на коленях.
– Вашему отцу понравилось в Англии? – наконец спросил он.
Я решила не развивать тему танцев. Я видела, что на уме у него совсем не то.
– Он сидел в пабах, слушал разговоры посетителей, работал над книгой, повидался с еще одним глазным доктором в Лондоне и много играл с галькой на пляже.
– С галькой? – Его взгляд вернулся ко мне.
– Да, с галькой. Знаете, с камушками. Отель в Торки напоминал дворец. Там был свой оркестр и электрический лифт. Они были в восторге – вам же известно, что они обожают роскошь. Мама только об этом и говорила. Мне больше пришелся по душе Кембридж. Там баббо записывали на пластинку. Он читал из книги, над которой работает. – Я помолчала и коротко рассмеялась. – Кто-то описал его голос как «мягкий и текучий, с несколько журчащими обертонами».
– А он знал, о ком говорит? – Беккет фыркнул в чашку.
– Достаточно о нас. Как ваши дядюшка и тетушка?
– Неплохо. – Он слегка откашлялся. – Ваш отец попросил меня перевести отрывок из книги, над которой он работает, на французский.
Мое сердце подпрыгнуло.
– Баббо думает, что вы великолепны, Сэм. Значит, вы будете бывать здесь больше, чем раньше?
Беккет кивнул и погрузился в гнетущую тишину, отсутствующе глядя в свою чашку с чаем.
– Я могу вам помочь. Перевести это будет нелегко, но мы справимся. – Я ободряюще сжала его руку чуть выше локтя. Беспокойство немного меня отпустило – теперь я знала, о чем он думает.
– Вы очень добры, Лючия. Очень милы. – Он провел ладонью по лицу. О, как мне хотелось обнять его! У него вдруг сделался очень усталый вид, как будто перспектива переводить книгу баббо совершенно его обессилила. Он выглядел так, словно на плечи ему возложили тяжелый груз. – Я должен ехать в Ирландию на следующей неделе, – добавил он. – Разобраться с продлением контракта и повидаться с родителями.
– Когда вы вернетесь? – Я отпила чаю, нагнулась так, чтобы мои груди слегка коснулись его, поставила чашку обратно на стол и выпрямилась.
Беккет моргнул и сглотнул так сильно, что его адамово яблоко судорожно дернулось.
– В ноябре.
А затем появился баббо, с красными, слезящимися глазами. Мистер Беккет вскочил, и они скрылись в кабинете.
Я подняла чашку Беккета и прижалась губами точно к тому месту, где только что были его губы. И ощущения, которые это во мне рождало, казались мне самыми правильными на свете. Я счастлива. Я в Париже, с Беккетом, с мадам Егоровой. Конечно, я буду скучать по нему, когда он уедет в Ирландию. Но это даст мне время хорошенько обдумать мои планы насчет нашего брака, удостовериться, что он будет идеальным и безопасным для моего будущего. Да, все двигалось вперед, и двигалось безупречно.
Сначала я почувствовала нежный, обволакивающий запах роз и только потом увидела их цвет – марципаново-желтый. И лишь приблизившись к цветам вплотную, так что я могла бы до них дотронуться, я заметила за огромным букетом миссис Фицджеральд. Ей приходилось выглядывать из-за роз, чтобы не споткнуться о ступеньку. Я как раз выходила из студии мадам Егоровой, а она направлялась туда, выставив перед собой цветы, словно щит.
– Какие чудные розы! – воскликнула я.
– О, они для мадам. Я каждый день приношу ей какой-нибудь подарок. Как правило, это цветы, но не всегда. – Миссис Фицджеральд, как обычно, говорила слишком быстро, чуть задыхаясь. – Я не могу вынести и мысли о том, что великая мадам Любовь Егорова живет в бедности. Да, я просто не могу это вынести! Она ведь княгиня Трубецкая, вам это известно?
Я в замешательстве кивнула.
– А теперь она бедствует! Вы бывали в ее крохотном домике? У нее даже нет ванной комнаты! И думать об этом невозможно! – Миссис Фицджеральд усиленно заморгала, словно пыталась отогнать набегающие слезы.
– Как ваши уроки, миссис Фицджеральд?
– Посмотрите на это, Лючия! Только посмотрите! – Она сунула мне букет. – Подержите-ка минутку. Вы просто обязаны это увидеть! Просто обязаны!
Она сбросила вышитые туфли на высоких каблуках, стянула с одной ноги чулок и вытянула ее вперед. Ее ногти были так сильно поражены грибком, что напоминали устричные раковины, коричневатые и ребристые. На мизинце красовалась огромная мозоль, красная и воспаленная, из которой сочился густой бледно-желтый гной.
– Я упражняюсь по восемь часов в день. Восемь часов, Лючия. Другие танцоры в моем классе занимаются до тех пор, пока из балетных туфель не начинает идти кровь.
Миссис Фицджеральд заметила, как я поежилась. Не то чтобы я была брезглива – на своем веку я навидалась и грибковых ногтей, и гнойных мозолей. Скорее, дело было в ее развязности и фамильярности. И в том, что она как будто старалась меня напугать. Миссис Фицджеральд снова надела чулок и туфлю и выхватила у меня розы.
– Мадам требует абсолютной преданности делу, – продолжила она. Ее американская манера чуть гнусавить и тянуть гласные звучала довольно забавно в сочетании со скоростью ее речи. – Без этого невозможно стать балериной. Я успеваю только спать и заниматься, больше ничего. Если действительно хочешь танцевать – приходится приносить такие вот жертвы. – Она оглядела лестницу, как бы проверяя, не подслушивают ли нас. А потом понизила голос и подманила меня к себе так близко, что я уткнулась лицом в букет желтых роз. – Но я не слишком стара! Никого не слушайте! Меня пригласили в балетную труппу театра Сан-Карло в Неаполе! И предложили сольную партию в «Аиде» в качестве дебюта! Что вы об этом скажете! – Ее глаза блестели от экзальтации, и их сверкание в окружении роз казалось почти сверхъестественным.
– И вы едете?
Миссис Фицджеральд покачала головой:
– О нет. Скотт мне запретил. Он сказал, что об этом не может быть и речи. – Она немного помолчала, и ее лицо на секунду стало грустным. – Но я подожду роли в «Русском балете»! Это моя мечта – танцевать в «Русском балете»! На прошлой