самообороны в отсутствие войны, в то время как его значение радикально изменилось от установки о готовности умереть за императора и нацию к новой формуле – рисковать жизнью ради общества.
Как и большинство европейцев, японские граждане сейчас живут в культуре, которую Эдвард Люттвак назвал «постгероической» [Sheehan 2003: 20], являясь гражданами, которые больше не желают соглашаться с когда-то справедливым уравнением военного насилия и настоящей мужественности [Frevert 2001: 348]. Большинство японцев, в том числе военнослужащие, также отвергали это уравнение на протяжении большей части послевоенной эпохи, и опыт Ирака показывает, что такое восприятие вряд ли изменится внезапно – именно потому, что солдат, мобилизованный для участия в международных миротворческих миссиях, имеет больше общего с (военным) героем ликвидации лесного пожара, чем с участником обычной современной межнациональной войны. Ни один из них не стремится убивать или умирать за нацию, хотя оба могут рисковать своей жизнью. Однако даже этот новый вид (военного) героизма остается в значительной степени закодированным как мужской, несмотря на – по общему признанию, небольшую – интеграцию женщин, которые по-своему осмыслили военную карьеру и в то же время эксплуатируются Силами самообороны в целях построения их гражданского имиджа.
Усилия Сил самообороны по созданию привлекательного имиджа и другим связям с общественностью работают на контрасте между насилием и заботой, разрушительными и созидательными действиями, и эту стратегию можно рассматривать как несколько уровней согласованных усилий или как противоречащие друг другу, даже взаимоисключающие попытки привлечь внимание публики, которая не слишком интересуется вооруженными силами. Сегодня подавляющее большинство японцев имеет о Силах самообороны «хорошее» или, по крайней мере, «неплохое» мнение, хотя лишь около 30 % отнеслись бы к решению вступить туда человека из их окружения положительно [Naikakufu Daijin Kanbō Seifu Kōhōshitsu 2003: 14, 44]. Данные опросов общественного мнения не просто отражают настроения населения в связи с военными вопросами, но должны также рассматриваться как средства формирования симпатии к Силам самообороны у молодого поколения японцев, которые не разделяют военного опыта бабушек, дедушек и прадедушек или их опасений по отношению к вооруженным силам, типичного для большей части послевоенной эпохи. Эти молодые японцы также не обязательно связывают гражданский контроль над Силами самообороны и ограничения, в рамках которых эти силы действуют, с наследием империалистического прошлого Японии. Скорее, они считают такой контроль аномалией в сравнении со свободой действий вооруженных сил США, которая широко рассматривается как международная норма, хотя ее, вероятно, лучше воспринимать в современном мире в качестве исключения.
Отдел по связям с общественностью Сил самообороны утверждает, что значительная часть японского населения все еще страдает от «аллергической реакции» на вооруженные силы послевоенного периода и нуждается в убеждении в их легитимности, полезности и добрых намерениях. Военный истеблишмент использует эти неоднозначные и противоречивые данные по-разному: чтобы убедить войска в том, что репутация вооруженных сил улучшается; чтобы настаивать на очевидной напряженности в отношениях между военными и гражданским обществом; чтобы убедить бюрократическую структуру, в рамках которой действуют вооруженные силы, в том, что для улучшения этих отношений необходимо прилагать огромные усилия; чтобы заявлять, что улучшение репутации и признания вооруженных сил является результатом их работы (а не причин, не зависящих от вооруженных сил, таких как ознаменовавшая начало 1999 года рецессия).
Подобно тому, как Силы самообороны усердно работают, чтобы обеспечить себе место в японском обществе в будущем, они берут в свои руки и создание собственной истории. Безусловно, такие усилия остаются противоречивыми и причиняющими боль с точки зрения того, какую историю они хотят рассказать об отношениях Сил самообороны с ИАЯ и как они хотят это рассказать. Алейда Ассманн [Assmann 1999: 15] предположила, что в начале XXI века процесс сохранения исторической памяти о Второй мировой войне вступил в стадию, когда, с тем чтобы не утратить прошлый опыт современников, его необходимо переводить в культурную память потомков. Живая память уступила место памяти, базирующейся на ее внешних носителях, таких как памятники, мемориалы, архивы, музеи. Музеи на базах Сил самообороны представляют собой одно из тех мест, где общая память транслируется в постоянную культурную память, включающую в себя, как и в любом другом подобном месте, искажения, редукции и манипуляции, в данном случае в интересах Сил самообороны и их представления о своем статусе в истории Японии.
Как я пыталась показать, дискуссии о гендере, памяти и популярной культуре – это проблемы, с которыми Силы самообороны боролись на протяжении всей послевоенной эпохи. Но гендер, память и популярная культура являются также инструментами вовлечения населения в более масштабные дебаты, в которые – когда-то сдержанно, а в последнее время все более явно – вовлекаются и японские военные: дебаты о девятой статье конституции, «милитаризации» Японии и «нормализации» вооруженных сил. Даже если эти дебаты, которые ведутся уже более десяти лет, результативно завершатся в ближайшем будущем и повлияют на политику, приведут к резким изменениям в составе вступающих в Силы самообороны мужчин и женщин, а также в восприятии себя нынешними военнослужащими Японии, все это кажется маловероятным – именно потому, что опыт последних шестидесяти лет сформировал вооруженные силы со своей собственной логикой самовозвеличивания, лучше приспособленные к военным задачам сегодняшнего дня, чем какие-либо другие вооруженные силы. Несмотря на уроки не столь давней истории, в общественном дискурсе кто-то с тревогой, кто-то с надеждой вновь и вновь обращается к проблеме возможной «нормализации» или превращения Японии в военную державу, соответствующую собственной экономической мощи и имеющую волю к применению насилия от имени государства. Как обсуждалось в главе 2, некоторые военнослужащие Сил самообороны разделяют желание быть связанными с более традиционными военными формированиями: мощными технологиями, взаимодействием с вооруженными силами США и потенциалом ведения войны. Но даже воспроизводящие риторику «нормализации» военнослужащие скорее желают улучшения имиджа Сил самообороны в восприятии более широкого японского общества, чем существенного изменения их функций.
Мощная концепция нормализации также пронизывает некоторые усилия по связям с общественностью, которые я проанализировала в главе 4. Наиболее убедительно ее пропагандировал Одзава Итиро в своем «Проекте “Новая Япония”» (Nihon kaizō keikaku, 1994) и в вызванной им массовой дискуссии, посвященной вопросу о том, должны ли Силы самообороны стать полноценной организацией, предназначенной для ведения боевых действий, или их необходимо полностью преобразовать в организацию, специализирующуюся на миссиях по оказанию помощи во время стихийных бедствий [Mizushima 1994: 21; Fujii 1995][111]. Сборник документов по концепции самообороны получил название «На пути к силам самообороны, которые становятся сильнее перед лицом кризисов» (Yori kiki ni tsuyoi jieitai o mezashite), однако Силы самообороны по-прежнему испытывают трудности с пополнением рядов, а число самоубийств среди военных резко возросло [Konishi et al. 2004: 162–163].
В широком японском обществе значимость понятия «нормализации» и, следовательно, имплицитное понимание того, что Япония не является «нормальной» страной, также остаются вполне заметными. Это понимание часто переформулируется как чувство подчинения по отношению к Соединенным Штатам, которые, по мнению некоторых современных критиков, «дали жизнь послевоенной Японии и взрастили ее». Художник Мураками Такеси [Murakami T. 2005: 152], например, утверждает, что послевоенные поколения Японии были «вынуждены жить в системе, которая не производит “взрослых”». По его мнению, «коллапс экономического пузыря был предопределен, как в игре в покер, в которой могла выиграть только Америка. Теперь Американский Отец начинает уходить, а его ребенок, Япония, развивается самостоятельно. Растущая Япония обременена инфантильным, безответственным обществом; это система, гарантированно препятствующая образованию сверхбогатств и пораженная всепроникающим антипрофессионализмом». Повторяя точку зрения, высказанную Чалмерсом Джонсоном, Гарри Арутюнян [Harootunian 2004: 75] утверждает, что Япония стала «американской колонией и государством-клиентом с постоянным присутствием