себе, подумать, покурить, изрисовать альбомный лист слоем карандашного грифеля…
Валя подумал, что может подождать ее внутри. Там, за дверью, винтовая лестница, а вдоль стен – батареи парового отопления. Александра, конечно, удивится, но…
Он присвоил себе замок на двери. Чувство было неприятное, будто отрастает дополнительный сустав на руке, холодный, твердый, полупарализованный. Это просто материя, сказал себе Валя, простая, простейшая. Но это проекция великого Слова, которое преграждает вход и может открыть его по приказу…
Замок щелкнул. Валя стоял теперь перед дверью, левой рукой растирая правую: ладонь пульсировала фантомной болью, будто замок все еще был частью Валиного тела.
Он вошел. На лестнице автоматически загорелись лампочки. Толстые перила изгибались, как дека музыкального инструмента, ступеньки темного дерева круто поднимались вверх, по спирали.
Он вздохнул с облегчением и захлопнул входную дверь. Здесь было тепло и пахло, кажется, новогодней елкой… Неужели Александра наряжает елку?! Вот уж трудно представить… Валя уселся на нижнюю ступеньку, чувствуя, как согреваются ноги, как отступает из правой руки память об отпертом замке…
Если он отпер один – почему не отпереть другой? Почему не дождаться Александру прямо в комнате, там камин… И там елка, если верить запаху. Она много раз приглашала его в гости, она не рассердится.
Валя поднялся и пошел по лестнице вверх, по спирали, выше и выше. Мимо круглого окошка. И чем дальше он поднимался, тем неспокойнее делалось у него на душе: он все больше сознавал, что проникает в запретное. Как если бы тайком забрался в ратушу в центре разрушенного черного города…
Он чуть не скатился по ступенькам вниз, но узкая дверь мансарды была уже прямо перед ним и приглашающе горела лампочка над дверью.
* * *
Первым, что он увидел, была вовсе не елка. Голые стены; все рисунки исчезли. Белая штукатурка, кое-где выступающие декоративные кирпичи, кое-где обрывки двусторонней клейкой ленты. В мансарде стало просторнее и светлее, хотя горели только плоские лампочки, встроенные в потолок. Валя запоздало подумал, что Александра увидит свет еще на подходе, еще на улице. Может, и к лучшему? Он же не прячется?
Стена притягивала его взгляд. Как если бы все смыслы, когда-то размещенные тут, не пропали. Оставили отпечатки, тени, тревогу, вопросы.
Елка была тоже – маленькая, в вазоне, с тремя ярко-красными стеклянными шариками, подвешенными на канцелярских скрепках. Три красных блика на зеленом фоне показались Вале зловещими. Захотелось поскорее уйти; еще не поздно посидеть на лестнице. Еще не поздно вернуться в общагу. В конце концов, вопросы, которые он принес Александре, потерпят…
Или не потерпят?
Не думая, что он делает, а только повинуясь нарастающей тревоге, Валя подошел к конторке. Это был старинный письменный стол, за которым можно было работать и стоя, и сидя на высоком стуле. Маленькие аккуратные ящики с медными ручками занимали место слева, от столешницы до самого пола. Верхний был чуть приоткрыт.
Валя потянул ручку и с этого момента уже собой не владел. Будто огромный магнит включился и притянул стальную болванку; Валя открыл ящик полностью, тот вывалился на пол, и по чистым деревянным половицам рассыпались рукописные листы.
Они шевелились. Они рвались из плоскости в трехмерное и дальше в четырехмерное пространство. Они гудели, как пчелиный рой или как линия электропередачи. И сверху, будто прикрывая собой этот муравейник смыслов, будто защищая его, лежал черный лист с тремя белыми точками.
* * *
Первой не выдержала Ева. Она оборвала мысленное упражнение и закрыла лицо руками:
– Все. Не могу. Ничего не вижу.
Пашка чувствовал себя не лучше, но молчал. Артур мог ему и по морде засветить. А Еву он, скорее всего, начнет ласково уговаривать, положит руку на ее плечо, и Ева, чуть расслабившись, вернется к проклятым мысленным сферам и векторам…
Но Артур вдруг сказал:
– А давайте пойдем к ним и потанцуем? Может быть, это на пользу? Может, новые силы появятся?
И Ева так просияла, что Пашка пожалел, что это не его идея. Правда, если бы Пашка такое предложил, Артур бы стал орать, наверное, что нельзя терять ни минуты.
Ева убежала к себе – одеваться. Пашка аккуратно сложил книги на углу стола; раньше он не очень-то любил танцевать на всяких вечеринках. Теперь у него подошвы чесались, так хотелось плясать.
Они оделись не сговариваясь – в черные джинсы и светлые пиджаки с рукавами чуть ниже локтя, поверх футболок с одинаковыми мультяшными принтами. Посмотрели друг на друга; в этот вечер даже тот, кто хорошо умел различать братьев Григорьевых, мог бы запутаться и попасть впросак.
Вошла Ева, тоже в джинсах и огромном свитере на пять размеров больше. Она успела накрасить ресницы и губы и закрепить лаком ежик на макушке:
– Пабло, – сказала, безошибочно обращаясь к Пашке, – я твой учебник утащила вместо своего. Завтра поменяемся.
– Не время об учебниках, – серьезно отозвался Пашка. И подумал, как здорово было бы запустить руки под этот необъятный, грубо вязанный, но такой нежный свитер. Он будто создан для того, чтобы обниматься в уголке на вечеринке…
Артур подумал то же самое. Пашка заставил себя расслабиться и вспомнить: второе января. Пережить этот день – и все решится.
Они не стали брать куртки – просто рванули бегом через двор и в клубах пара ворвались в Институт с бокового входа. Стены были увешаны гирляндами, с потолка свисали бумажные снежинки, и перила лестницы, ведущей вверх, сверкали мишурой. Музыка слышалась из-под пола – в подвальном помещении, где столовая и малый холл, происходило сейчас все самое интересное.
А у стенда с расписанием, у входа в учебную часть, стоял человек в темном пальто, не студент, незнакомый. Пашка глянул без любопытства – но Артур вдруг споткнулся, будто ему поставили подножку, и чуть не упал.
Незнакомец повернул голову. Это был Константин Фаритович, почти неузнаваемый без темных очков, и Пашка, холодея, подумал, что худшей встречи накануне танцевальной вечеринки и представить невозможно.
Ева повисла на Пашкином локте. Пашка машинально отметил: она держится за меня. Не за Артура. Хотя с Артуром она, скорее всего, будет танцевать…
Ева, почти сразу опомнившись, выпустила его руку и утонула, как улитка, в своем необъятном свитере. А Пашка вдруг почувствовал кураж. Артур и Ева на него смотрят? Тем лучше.
Он зашагал через весь холл, и шелестели гирлянды у него над головой, и мигали цветные лампочки на разукрашенной вахтерской будке. Пашка остановился в нескольких шагах от Константина Фаритовича и посмотрел прямо в его карие, совершенно заурядные глаза:
– С наступающим.
– Тебя тоже, – отозвался Константин Фаритович. И, ничего больше не комментируя, снова поглядел на расписание – будто это он был студентом, будто это ему жизненно важно было что-то сдать с первого раза.
Уголки его рта опустились книзу. Взгляд показался обращенным внутрь. Если бы