Читать интересную книгу Братья Стругацкие. Письма о будущем - Юлия Черняховская

Для них во всем доминирует момент ответственности. Представляет, среди прочего, интерес концовка ранее упоминавшегося диалога Руматы и Будаха из «Трудно быть богом». Когда в его ходе становится ясно, что ни один, ни другой не могут предложить приемлемого варианта действий, «Будах тихо проговорил: – Тогда, господи, сотри нас с лица земли и создай заново более совершенными… или еще лучше, оставь нас и дай нам идти своей дорогой. – Сердце мое полно жалости, – медленно сказал Румата. – Я не могу этого сделать. И тут он увидел глаза Киры. Кира глядела на него с ужасом и надеждой»[340].

В неком метафорическом плане названное сочетание эмоциональных реакций: жалость, ужас, надежда – для Стругацких и является художественно концентрированным выражением субстрата ответственности. В этом отношении важным представляется и еще один сюжетный момент «Трудно быть богом».

Акция силового вмешательства в политическую действительность происходит как раз после того, когда посланные Рэбой солдаты убивают Киру – человека, смотревшего на него с «ужасом и надеждой». Думается, речь идет не о мести за возлюбленную: признается неприемлемой ситуация, когда при наличии достаточного ресурса вмешательства – допускается гибель того, кто поверил носителю этого ресурса. Дело не в том, что убит тот, кого Румата любит: дело в том, что убит тот, кто в него верил – и кого он не смог защитить.

Все ключевые, носящие характер сократовских, диалоги их произведений: между Саулом и героями в «Далекой Радуге», между Руматой и Будахом в «Трудно быть богом», между Максимом и Странником в «Обитаемом острове», между комиссаром и Симоной в «Отеле "У погибшего альпиниста"», между Ворониным и Гейгером в «Граде обреченном», между Сикорски и Бромбергом в «Жуке в муравейнике» – это притчевые диалоги об использовании властных полномочий и о последствиях использования для тех, кого оно коснется.

В «Граде обреченном» Андрей Воронин, пытаясь разобраться в смысле происходящего с ним и их социумом, становится свидетелем того, кто и как ведет игру, предположительными объектами которой они все являются и понимает:

«Великий стратег стал великим именно потому, что понял (а может быть, знал от рождения): выигрывает вовсе не тот, кто умеет играть по всем правилам; выигрывает тот, кто умеет отказаться в нужный момент от всех правил, навязать игре свои правила, неизвестные противнику, а когда понадобится – отказаться и от них»[341].

Здесь фигурируют два словосочетания, оказывающихся центральными в сформулированном наблюдении: «Великий стратег» и «отказ от правил». По сути, речь идет о том, что у власти – нет правил. То есть – нет ограничений: у нее есть стратегия – осознанное целедостижение и наполняющие его смыслы. Власть, по мысли Стругацких, ответственна за следование целям и следование смыслам, которые она приняла. Но если цели и можно поставить по своему желанию (хотя, как мы видели, их нельзя достичь, если эти цели не приняты группами иных интересов), то смыслы являются смыслами только если разделяются твоим обществом или его значимой частью, и соответствуют базовым ценностям последнего.

В концепции власти Стругацких главным требованием к ней выступает ответственность перед смыслами и целями ее деятельности. Но, как видно было из приведенного выше монолога Колдуна, смыслы, цели и задачи, перед которыми несет ответственность власть, в первую очередь значимы как принимаемые существующим обществом: моральное негодование, о котором говорится в данном монологе, оказывается «антиисторичным и смешным», в первую очередь не потому, что не соответствует требованиям разума, а потому, что противопоставляется «желаниям миллионов».

Выстраивая черты идеальной организации власти в своем видении общества будущего, Борис Стругацкий, специально оговаривает:

«Как бы ни было замечательно устроено общество, какие бы прекрасные и воспитанные люди его ни населяли, если в этом обществе возникает тайная полиция – не избежать смерти ни в чем не повинных людей.

– Но тайная полиция будет существовать до тех пор, пока в обществе будут тайны.

Б. С: – Вы правы! И поэтому тайная полиция будет существовать всегда. Я не могу представить себе общество без тайн. Но сама мысль о том, что можно построить такое общество, когда от всего нашего мрачного бытия останется только тайная полиция, – эта мысль оптимистична»[342].

«Всякое общество, создавшее внутри себя тайную полицию, неизбежно будет убивать (время от времени) ни в чем не повинных своих граждан, как бы ни было совершенно это общество и как бы высоконравственны и глубоко порядочны ни были сотрудники этой тайной полиции»[343].

Взгляд с другой стороны 5: Стругацкие и секретные службы («бывших» военных переводчиков не бывает)

Один из исследователей творчества Стругацкий, специалист по русской философии и политолог Б. Межуев прослеживает в их работах («Обитаемый остров») аналогии со стилем и биографией Ю. В. Андропова[344]. Причём речь здесь идёт не о написании сатиры на политического лидера. В 1960-е гг. роман был представлен диссидентскими группами как пародия на современную им советскую действительность, хотя как уже в 2000-е годы в ответах на вопросы писал сам Борис Стругацкий, ни в малой степени в намерения авторов подобное не входило: напротив, они на деле писали роман-предостережение о будущем, о том, что случится со страной, если СССР откажется от своей борьбы с капиталистическим миром или проиграет ее.

В 1990-е гг. ряд аналитиков (Кургинян С., Межуев Б.) отметили эту черту «Обитаемого острова», как сбывшегося пророчества. В театральной постановке Кургиняна приводится ряд аналогий между событиями романа – взрывы вышек в романе и пожар в Останкино, прозвище главного героя «Горец» и призыв к штурму Останкино Хасбулатовым в начале 90-х.

Интересны также более глобальные совпадения. Действия романа происходят в стране, «которая некогда была значительно обширнее», теперь же её бывшие провинции угрожают ей войной. В конце романа оппонент главного героя говорит ему о том, что взрывы башен излучения, решавших в романе задачу идеологического контроля над обществом, приведут «к инфляции и хаосу». Последние два элемента в конце 1960-х гг. когда началась работа над романом, и в начале 1970-х, когда он был опубликован, выглядели не слишком актуально и не имели аналогий в советской действительности. Тем не менее, в 90-х гг. смысл образов раскрылся довольно легко.

Б. Межуев, в свою очередь, пишет о том, что впервые этот и другие романы Стругацких привлекли его внимание не только в связи с совпадениями, приведёнными Кургиняном. Как политолога, его заинтересовала причинно-следственная связь событий. Как оказалось, романы написаны со знанием, возможно интуитивным, теории политических технологий. Ряд совпадений причинно-следственных связей с реальными событиями 90-х заставил его задуматься о правдоподобности дальнейшего политического анализа в произведениях. Отчасти эта мысль стыкуется с той точкой зрения, что аналитической задачей фантастики является моделирование альтернативной истории на основе рассмотрения тех или иных господствующих в обществе либо угрожающих обществу социальных и политических тенденций. Сама достоверность прогноза зависит уже от профессионализма и кругозора авторов, но это верно не только для фантастического или футурологического, но и для любого другого прогноза. Как показала практика постсоветской России, достоверность ряда прогнозов Стругацких достаточно велика.

Наряду с этим Межуев высказывает интересную гипотезу о связи Стругацких с Андроповым.

Говоря о ней, необходимо упомянуть о бытующем в среде недоброжелателей Стругацких, но не упоминаемой обычно в официальной печати версии о сотрудничестве Стругацких[345] со спецслужбами. В защиту этой версии можно привести несколько доводов.

Как можно видеть из биографии А. Стругацкого, базовой профессией его была профессия военного переводчика. Стоит отметить, что сегодня представителями этой профессии в высшей элите страны являются ближайшие соратники В. В. Путина: глава Администрации Президента РФ Сергей Иванов и глава корпорации «Роснефть» Игорь Сечин, оба – прошедшие длительную службу в КГБ и ФСБ.

Долгое время он служил на границе с Японией, в качестве переводчика участвовал в Токийском процессе, читал солдатам лекции об опасности ядерного оружия, и при этом проявлял осведомлённость в сфере вопросов секретного содержания. Затем был переведён из Канска на новое место службы, адрес которого оставить брату не мог (как видно из писем начала 1950-х гг.). В дальнейшем, уже как гражданское лицо, он часто в своих письмах брату упоминал новости, не попавшие в официальную печать, например некие реформы газет и журналов в 1964 г. Вызывает вопросы также привычка А. Стругацкого уничтожать переписку (письма Б. Стругацкого брату по этой причине не сохранились) и несерьёзное отношение его к угрозе карательных санкций к ним с братом со стороны власти. Как вспоминают современники, читая письма и рецензии по делу 1966 г., предоставленные ему друзьями, он лишь смеялся. И в последующем, читая у себя дома(!) написанные в КГБ СССР на него доносы (дома!) – также громко хохотал. Неоднократно в «Интервью длинною в годы» и «Комментариях к пройденному» Б. Стругацкий упоминает о том, что А. Стругацкий часто становился задумчив и молчалив, о том, что он часто не мог говорить всего, что знает, и испытывал от этого затруднения. Кроме того, заметное место в произведениях Стругацких последних лет («Жук в муравейнике», «Волны гасят ветер») занимают спецслужбы, и, по всей видимости, авторы симпатизируют их представителю Р. Сикорски – о чем, кстати, Борис Стругацкий в 2000-е годы будет писать прямым текстом.