дельца взял верх. Заняв несколько сотен фунтов, вернуть которые он не смог бы никакими силами, Дарти отправился в город и поставил их на Концертину, участвовавшую в сэлтаунском гандикапе.
За завтраком в «Айсиуме» он сказал майору Скроттону, что этот еврейчик Натанс сообщил ему кое-какие сведения. Будь что будет. Он сейчас совсем на мели. Если дело не выгорит – что ж… придется старику раскошелиться!
Бутылка «Поль-Рожера», выпитая для придания себе бодрости, только распалила его презрение к Джемсу.
Дело выгорело. Концертина пришла к столбу на шею впереди остальных – задала она ему страху! Но, как говорил Дарти, уж если повезет, то повезет!
К поездке в Ричмонд Дарти отнесся весьма благосклонно. Расходы он берет на себя. Ирэн всегда нравилась Дарти, и ему захотелось завязать с ней более непринужденные отношения.
В половине шестого с Парк-лейн прислали лакея сказать, что миссис Форсайт просит извинения, но одна из лошадей кашляет!
Не сдавшись и после этого удара, Уинифрид сразу же снарядила маленького Публиуса (которому уже исполнилось семь лет) и гувернантку на Монпелье-сквер.
Они поедут в кебах и встретятся в «Короне и скипетре» в 7.45.
Услышав об этом, Дарти остался очень доволен. Гораздо лучше, чем сидеть всю дорогу спиной к лошадям! Он не возражает против того, чтобы прокатиться с Ирэн. Дарти предполагал, что они заедут на Монпелье-сквер, а там можно будет поменяться местами.
Когда же ему сообщили, что встреча назначена в «Короне и скипетре» и что он поедет с женой, Дарти надулся и сказал:
– Так мы черт знает когда туда доберемся!
Выехали в семь часов, и Дарти предложил кебмену пари на полкроны, что тот не довезет их в три четверти часа.
За всю дорогу муж и жена только два раза обменялись замечаниями.
Дарти сказал:
– Придется мистеру Сомсу поморщиться, когда он услышит, что его жена каталась в кебе вдвоем с мистером Босини!
Уинифрид ответила:
– Перестань говорить глупости, Монти!
– Глупости? – повторил Дарти. – Ты не знаешь женщин, моя дорогая!
Во второй раз он просто осведомился:
– Какой у меня вид? Немножко осовелый? От этого вина, которым угощает Джордж, хоть кого разморит!
Он завтракал с Джорджем у Хаверснейка.
Босини и Ирэн приехали первыми. Они стояли у большого окна, выходившего на реку.
В то лето окна держали открытыми весь день и всю ночь; и днем и ночью запах цветов и деревьев врывался в комнаты, душный запах травы, нагретой солнцем, свежий запах обильной росы.
Наблюдательный Дарти сразу же подумал, что у его гостей дела подвигаются плохо. У Босини глаза голодные – по всему видно, что мямля!
Он оставил их на попечение Уинифрид, а сам занялся составлением меню.
Форсайты потребляют пищу, может быть, не слишком тонкую, но сытную. Люди же породы Дарти обычно исчерпывают все ресурсы «Корон и скипетров». Не имея привычки думать о завтрашнем дне, Дарти считают, что нет такой роскоши, которой они не могли бы себе позволить; и позволят, несмотря ни на что! Выбор вин тоже требует большой тщательности: в этой стране слишком много всякой дряни, «не подходящей» для таких, как Дарти, – им подавай все самое лучшее. Платить будут другие, чего же стесняться! Пусть стесняются дураки, а Дарти не станут.
Все самое лучшее! Нельзя подвести более крепкого фундамента под существование человека, тесть которого имеет весьма солидные доходы и питает нежные чувства к внукам.
Не лишенный наблюдательности, Дарти обнаружил слабое место Джемса в первый же год после появления на свет маленького Публиуса (недоглядели!); такая наблюдательность принесла ему большую пользу. Четверо маленьких Дарти стали чем-то вроде пожизненной страховки.
Гвоздем обеда была, бесспорно, кефаль. Эту восхитительную рыбу, доставленную издалека почти в идеальной сохранности, сначала поджарили, затем вынули из нее все кости, затем подали во льду, залив пуншем из мадеры вместо соуса, согласно рецепту, который был известен только небольшому кругу светских людей.
Все остальные подробности можно опустить, за исключением разве того факта, что по счету уплатил Дарти.
За обедом он был чрезвычайно мил; его дерзкий восхищенный взор почти не отрывался от лица и фигуры Ирэн; однако Дарти пришлось признаться, что расшевелить Ирэн ему не удалось, – она относилась к нему с холодком, и тот же холодок, казалось, шел от ее плеч, просвечивающих сквозь желтоватое кружево. Дарти старался поймать ее на какой-нибудь «шалости» с Босини, но тщетно: Ирэн держалась безупречно! Что же касается этого архитектора, то он сидел мрачный, как медведь, у которого разболелась голова, – Уинифрид с трудом удалось вытянуть из него несколько слов; он не притронулся к еде, но про вино не забывал, и лицо его бледнело все больше и больше, а в глазах появилось какое-то странное выражение.
Все это было очень забавно.
Дарти чувствовал себя в ударе, говорил без умолку, острил, будучи человеком неглупым. Он рассказал два-три анекдота, сумев как-то удержаться в границах приличия, – уступка присутствующим, так как обычно в его анекдотах эти границы стирались. Провозгласил шутливый тост за здоровье Ирэн. Его никто не поддержал, а Уинифрид сказала:
– Перестань паясничать, Монти!
По ее предложению после обеда все отправились на террасу, выходившую к реке.
– Мне хочется посмотреть, как в простонародье ухаживают, – сказала Уинифрид, – это ужасно забавно!
Гуляющих было много, все пользовались прохладой после жаркого дня, и в воздухе раздавались голоса, грубые, громкие или тихие, словно нашептывающие какие-то тайны.
Не прошло и нескольких минут, как практичная Уинифрид – единственная представительница рода Форсайтов в этой компании – отыскала свободную скамейку. Они уселись в ряд. Развесистое дерево раскинуло над ними свой густой шатер, над рекой медленно сгущалась тьма.
Дарти сел с краю, рядом с ним Ирэн, затем Босини, затем Уинифрид. Сидеть вчетвером было тесно, и светский человек чувствовал своим локтем локоть Ирэн; он знал, что Ирэн не захочет показаться грубой и не станет отодвигаться, и это забавляло его; он то и дело ерзал на скамейке, чтобы прижаться к Ирэн еще ближе. Дарти думал: «Не все же должно достаться одному «пирату». А положение пикантное!»
Откуда-то издали, с реки, доносились звуки мандолины и голосов, певших старинную песенку:
Эй, лодку на воду спустить!Мы будем по волнам скользить,Шутить, смеяться, херес пить!
И вдруг показался месяц – молодой, нежный. Лежа навзничь, он выплыл из-за дерева, и в воздухе потянуло прохладой, словно от его дыхания, а сквозь эту волну прохлады доносился теплый запах лип.
Куря сигару, Дарти поглядывал на Босини, который сидел, скрестив руки на груди, уставившись в одну точку с таким выражением, будто его мучили.
И Дарти взглянул на лицо рядом с собой, так слившееся с тенью, падавшей от дерева, что оно казалось лишь более темным пятном на фоне тьмы, которая словно обрела контуры, согретые дыханием, – нежные, загадочные, манящие.
На шумной террасе вдруг наступила тишина, как будто гуляющие погрузились в свои тайные мысли, слишком дорогие, чтобы доверять их