«И никогда уже не узнаю», – так же пусто и медленно подумала она.
А вслух сказала:
– Ты билеты ваши на завтра не сдавай.
Она повернулась и пошла вниз по лестнице. Наверху, за ее спиной, не слышно было ни звука. Дверь была открыта – Даня по-прежнему стоял на пороге. Свет, летящий от него с непредставимой небесной скоростью, освещал ей дорогу.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава 1
Жизнь распалась на множество разрозненных фрагментов. Это было для Ивана очевидно.
Не то чтобы раньше собственная жизнь казалась ему образцовым совершенством, но цельность ее он чувствовал безусловно. У него была работа, которую он любил, и все, что было связано с этой работой, до сих пор будило его воображение, подзадоривало его, манило, радовало. Это было очень даже немало! Во всяком случае, Иван не много знал людей своего возраста, которые испытывали бы интерес к жизни, равный тому, какой испытывал он, когда работал в Ледовитом океане, или на Байкале, или еще раньше на «Титанике» – да везде, куда приводила его работа. Как будто бы только работа, но в действительности сама жизнь и приводила.
Он работал, потому что жил и потому что был самим собой. Так у него получилось, что все эти понятия слились воедино, и он дорожил этим слияньем как самым большим своим жизненным достижением.
И в сравнении с этим все остальное – то, что принято называть личной жизнью, – не имело для него решающего значения. Иван вообще не очень понимал, что это значит, личная жизнь. А вся его жизнь, вся вообще – бесконечные ледяные поля, которые простирались перед ним, когда он стоял на палубе под сыплющимися с лееров и мачт льдинками, и отрешенные движения загадочных рыб в глубине Атлантического океана, куда он опускался в глубоководном аппарате, и штормовая могучая рябь Байкала – это все не личная его жизнь, что ли?
Но когда его личная жизнь в общем, всем понятном представлении вошла в естественное русло, тут-то и оказалось, что цельность из нее исчезла.
Ничего он теперь не понимал, что с ним происходит!
Из очередной байкальской экспедиции Иван вернулся с таким чувством, какое раньше у него могло бы возникнуть лишь после возвращения с бессмысленного южного курорта, где нужно только есть, пить, спать и лежать на пляже; если бы он, конечно, вздумал на такой курорт поехать. Нет, работы в экспедиции, как обычно, было много, но как-то… Он перестал понимать, что значит для него эта работа.
Это произошло так неожиданно, что могло вызвать страх даже у такого небоязливого человека, как он. И страх уже шевелился на дне его души, то и дело выныривая на поверхность тревожными звоночками.
Иван не понимал, что с ним происходит, и поэтому стал словно бы вокруг себя озираться: как там у других людей дела, хотя бы у самых близких и понятных?
И тут обнаружилось, что жизнь его близких тоже не являет уже собою той цельности, к которой он привык.
Сразу после его возвращения из экспедиции выяснилось, в частности, что сестра Оля разошлась с мужем. Вот это было сильное известие! Даже не потому, что брак ее длился двадцать лет, а потому, что в чьей угодно жизни можно было представить раздрызг и разлад, но только не в Олиной.
С тех пор как сестра вышла замуж – а произошло это рано, ей было двадцать, а Иван еще в школе учился, – их отношения, конечно, перестали быть такими ежедневно близкими, какими были в детстве. Это было грустно, но Иван уже и тогда понимал, что это неизбежно.
И все-таки он не то чтобы ревновал Олю к ее мужу, но смотрел на него с некоторым недоумением. Не понимал он, что такое этот ее Андрей. Ну, психолог, в МГУ преподает, профессор, доктор наук и все, что в этом статусе положено. Неизвестно, умный ли, но точно не глупый – во всяком случае, не заводит пустых разговоров. Но что он такое в человеческом смысле, оставалось для Ивана загадкой все двадцать лет Олиного замужества. Андрей, положительный, любящий Олю человек, казался ему каким-то неопределенным силуэтом в жизни его сестры, и Иван ничего не мог поделать с этим своим странным ощущением.
Он думал, это потому, что они с Андреем редко видятся. Ну что, в самом деле, можно сказать о человеке, с которым встречаешься раз или два в год на семейных праздниках? Да и, кстати, его ли это дело, оценивать Олин выбор, тем более что ее семейная жизнь явно складывается счастливо?
Иван даже удивился, когда Таня однажды заметила невзначай:
– Оля могла бы быть хорошей женой для более незаурядного человека.
И вот что это значит, попробуй пойми! На стервозную тещу Таня вроде бы не похожа, и какую уж такую заурядность она разглядела в зяте, который в тридцать шесть лет уже был доктором наук и профессором, – непонятно. Но объяснять, что она имеет в виду, Таня тогда не стала, и Иван не стал расспрашивать, а потом те ее слова как-то позабылись.
И вот пожалуйста – развод и девичья фамилия!
«Уже даже в мыслях стал пошлостями изъясняться!» – сердито подумал Иван, обнаружив у себя в сознании эти слова.
Фамилия, впрочем, у Оли и всегда оставалась девичья. Такое было обыкновение у всех Луговских по женской линии – то ли ради того, чтобы сохранить на белом свете фамилию деда, у которого не было сыновей, то ли просто потому, что ни Таня, ни Нелли, ни их французская сестра Мария, будто сговорившись, не вышли замуж.
Об Олином разводе Ивану сообщила ее дочка Нинка, его племянница, – девица бесшабашная, веселая и, по его впечатлению, не вполне преодолевшая подростковую инфантильность, от которой в ее двадцать лет давно пора было избавиться.
Вернувшись из второй байкальской экспедиции, он зашел в Ермолаевский, где с тех пор, как Таня перебралась на постоянное жительство в Тавельцево, жила только Оля с мужем и дочерью. И обнаружил там одну Нинку, которая и изложила ему ситуацию.
– Папа завел себе девку. Не просто трахнул, а завел. На постоянной основе. Секретутку двадцатилетнюю, – объяснила Нинка. – Даже не верится.
– Почему не верится? – машинально спросил Иван.
На самом же деле ему тоже не верилось, что такое возможно: чтобы взрослый, умный, изощренный в человеческой психологии мужчина не влюбился – это-то как раз представлялось Ивану вполне вероятным, – а вот именно завел себе какую-то молоденькую секретутку, да еще на постоянной основе. И тем более не верилось в это потому, что Андрей всегда души не чаял в Оле и не скрывал этого.
«Даже как-то… слишком не скрывал», – неожиданно подумал Иван.
– Потому что ты б на нее глянул, Вань! – фыркнула Нинка. – Папа ее однажды сюда приволок. Когда мама в больнице лежала. Я случайно раньше времени из института пришла – имела счастье лицезреть. Ты куклу Барби когда-нибудь видел? Точь-в-точь с нее слеплена. Только эта, папина, не американистая, а такая, знаешь… наша. Сильно наша!