мог написать мне сам, особенно если б в этом письме были новости о тебе! Лишь письмо от тебя самой доставит мне большую радость. Очень надеюсь вскорости получить почту из Англии и буду счастлив узнать, что у тебя все хорошо.
Когда следующий раз увидишь брата, лорда Уэлсли, передай ему мое почтение. Тебе же остается вся моя любовь.
Твой любящий муж,
Горацио
Уичвуд забрал у Хорнблауэра письма и на столе Буша пером Буша расписался в их получении. Затем протянул руку.
– До свидания, сэр, – сказал он, немного замялся и наконец выпалил: – Бог весть чем обернется эта война. Думаю, русские проиграют. Но вы сделали более, чем кто-либо, чтобы она началась. Вы целиком исполнили свой долг, сэр.
– Спасибо, – ответил Хорнблауэр.
На душе у него скребли кошки. Со шканцев «Несравненной», которая сейчас приспустила флаг, прощаясь с «Моллюском», Хорнблауэр смотрел вслед уходящему тендеру, пока тот не скрылся из глаз. Буш тем временем положил руль под ветер, и «Несравненная» устремилась к Риге и ждущим там неведомым приключениям. Хорнблауэр прекрасно понимал, чтó с ним происходит: он тоскует по дому. Письма в Англию, как всегда, всколыхнули душу, а последние слова Уичвуда странным образом еще усугубили дело. Они напомнили о непомерном грузе ответственности. Судьбы мира и будущее его страны зависят от того, как он станет действовать. Если российская авантюра закончится крахом и поражением, вину постараются свалить на него. Коммодора объявят недальновидным глупцом. Хорнблауэр поймал себя на том, что завидует Брауну, у которого впереди суд и, возможно, казнь. Он с нежностью вспоминал мелкие смолбриджские заботы; мысль, что тогда его самой тяжелой обязанностью было принять депутацию селян, вызвала улыбку. Он думал о чуткости Барбары, о счастье внезапного открытия, что Ричард его любит и радуется его обществу. Здесь, в Балтике, приходилось довольствоваться нерассуждающей преданностью Буша и непрочным восхищением подчиненных.
Хорнблауэр вспомнил, как пела его душа, когда пришло письмо из Адмиралтейства, и то, с каким легким сердцем он оставил сына, вспомнил – отрицать было бесполезно – чувство освобождения при разлуке с женой. Перспектива полностью распоряжаться собой, не сообразуясь с желаниями Барбары или с тем, что у Ричарда режутся зубы, казалась тогда в высшей степени привлекательной. А теперь он мысленно сетует на бремя ответственности, в то время как ответственность – неизбежная цена независимости; нельзя быть свободным и ни за что не отвечать.
Все это было очень умно и логично, однако не отменяло того факта, что его тянет домой. Он так живо вообразил касание Барбариной руки, что, вернувшись в реальность, почувствовал жгучее разочарование. Ему хотелось держать на коленях Ричарда и смешить того до икоты, щипая за нос. И вовсе не хотелось рисковать жизнью, свободой и добрым именем в совместной операции с непредсказуемыми русскими на глухих задворках Европы, в какой-то Риге. И все же интерес всколыхнулся сам собой, без всякого сознательного усилия – он решил, что надо спуститься в каюту и перечесть лоции. И на карту Рижского залива тоже невредно будет взглянуть.
Глава семнадцатая
Северное лето пришло, как всегда, стремительно. На прошлой неделе у Пиллау в воздухе еще отчетливо чувствовалась зима, а сегодня, когда на горизонте показалась Рига, было уже настоящее лето. Такая жара сделала бы честь экваториальной тропической полосе, но в отличие от тропического зноя она дарила бодрость и жажду действий. Солнце сияло в безоблачном небе, хотя горизонт и скрадывала легкая дымка. С юго-запада дул слабый двухузловый ветер; даже поставив все паруса до бом-брамселей и лиселей, «Несравненная» еле-еле сохраняла скорость, необходимую для управления рулем. Остальные поспевали, как могли: «Лотос» был на горизонте за правой раковиной, «Ворон» – сразу за «Несравненной», два бомбардирских кеча тащились далеко позади – при таком ветре даже тяжелый линейный корабль был куда ходче.
Вокруг текла мирная корабельная жизнь. На баке матросы под надзором парусного мастера чинили грот. На шкафуте другие матросы таскали взад-вперед «медведя» – нагруженный песком мат из кокосового волокна, отчищающий доски лучше, чем пемза. На шканцах штурман проводил урок навигации, мичманы и подштурманы стояли перед ним полукругом, держа в руках секстаны. Хорнблауэр прошел довольно близко и услышал, как один мичман, совсем еще мальчик, высоким детским голосом отвечает на заданный вопрос:
– Параллакс объекта измеряется в градусах дуги вертикальной окружности, заключенной между линией, проведенной из центра Земли, и линией… линией… линией…
Мичман внезапно понял, что его слышит грозный коммодор. Мальчишеский голос дрогнул и стих. До сих пор он шпарил по «Судовождению» Нори слово в слово. Это был Джерард, племянник второго лейтенанта с «Сатерленда», – Буш взял его на корабль ради дядюшки, все еще томящегося во французской тюрьме. Штурман сдвинул брови.
– Продолжайте, мистер Джерард, – сказал он.
Хорнблауэр явственно представил, как юному Джерарду, согнутому над пушкой, боцманской тростью внушают необходимость знать «Судовождение» назубок. Он с торопливой жалостью вмешался.
– …между линией, проведенной из центра Земли, – сказал он через плечо Джерарда, – и линией, проведенной через глаз наблюдателя к центру объекта. Правильно, мистер Туд?
– Совершенно правильно, сэр, – ответил штурман.
– Думаю, мистер Джерард все так и помнил. Верно, юноша?
– Д-да, сэр.
– Я так и полагал. Мне было столько же, сколько вам, когда я учил это определение.
Хорнблауэр возобновил прогулку, надеясь, что спас тощий зад Джерарда от боцманской трости. Вахтенный мичман схватил грифельную доску и мелок – это означало, что какой-то из кораблей эскадры поднял