до утра? — я с ужасом метнула в него взгляд.
— Прояснилось! — тут же горячо заверила я мужчину, который подошел ближе. Гордеев снова опускает свою руку на мое лицо, обводя контур скул и поддевая подбородок. Смотрит выжидающе, требовательно, и под таким напором я сдаюсь без боя. — Я буду послушной. Честно, — тише говорю я, умоляюще заглядывая в его безжалостные глаза.
— Тебе нужно потренироваться убеждать меня в подобных вещах, — насмешливо говорит он, очевидно, не доверяя моим словам, но разрешает встать и даже помогает в этом деле.
Я в полусогнутом положении морщусь, потирая свои затекшие колени.
— Одевайся, — он хочет, чтобы я выглядела сексуально и не отступается от своих планов.
— Зачем? Я уже раздета, хоть сейчас бери и пользуйся, — непонимающе смотрю на Максима, который недовольно посмотрел на меня. Видимо, я сказала это довольно язвительно… Да, мне сложно привыкнуть быть покладистой девочкой.
Господин Гордеев настолько выразительно на меня смотрит, что складывается впечатление, будто он желает пытать меня этим суровым взглядом. Я не стала дожидаться его оправданий или доводов, а стала надевать комплект нижнего белья, пояс и чулки.
Я очень послушная, разве не видно?
Максим в этот момент отходит, пока я не отпускаю его взглядом, наблюдая за передвижением. Он искупался, от него веет свежестью и мускусом, а еще переоделся. Только решил не утруждать себя, и надел только черные штаны, ткань которых напоминает насыщенный переливающийся от света атлас.
Обнаженный торс теперь стал немного меня разочаровывать, нежели восхищать.
Он настроен на близость, причем обоюдную, трепетно угодливую и горячую.
Не был бы он таким законченным мудаком, тогда я… О да, я бы сама его изнасиловала на удивительно широкой кровати, но теперь близость с Господином Гордеевым отталкивающая и достаточно пугающая.
Закончив наряжаться, продолжаю стоять на месте. Максим оборачивается, хищно изучая меня в прозрачном одеянии, которое совершенно ничего не скрывает, но смотреться должно вполне соблазнительно.
— Ты знаешь, как в древности наказывали женщин за измены, Ярослава? — а вот его вопрос мне совсем не понравился, настолько, что я мельком оглянулась на дверь, все еще призывно открытую.
Максим садится в широкое кресло, и я уверенна, что оно безумно удобное. Тоже хочу присесть и ни о чем не думать.
Гордеев все еще ждет ответа, но я молчу, не желая отвечать на такие вопросы.
Молчание затягивается…
— По-разному, — неохотно отвечаю я.
— Очень по-разному. В древнем Таиланде женщин заковывали и давали возможность слону ее насиловать на потеху публике, или сразу кидали под его ноги, чтобы предательницу затоптало животное, — рассказывает Максим, откупоривая бутылку, плеснув в стакан, скорее всего, виски. — А вот в Китае женщин обмазывали салом и отправляли на улицу, к стае голодных собак, чтобы те растерзали грешниц и съели живьем, — у меня по коже бегут мурашки.
Какого черта?!
— Я тебе не изменяла, — прошептала я на одном взволнованной выдохе, посмотрев на Максима. Его взгляд скользит по моему телу облизывая. — Это правда.
— В Риме женщин продавали, как рабынь каждому желающему. В Греции убивали любым изощренным способом. А в Исламских государствах женщины практически всегда верны своим мужчинам, наверное, потому что жестокие наказания существуют по сей день, — продолжил он, отпивая алкоголь из стакана, разглядывая меня.
Он сидит расслабленно, с вальяжно закинутой ногой на другую ногу, опустив руки на подлокотники, терзая меня своим взглядом.
— Макс, прекрати это делать, — жалостливо взмолилась я. — Хочешь меня запугать?
— Я хочу донести до тебя единую, но очень важную мысль, Ярослава. Ты предательница, изменщица и интриганка. Раньше бы с такой обошлись слишком жестоко, но тебе повезло, что сейчас мир стал цивилизованным, а от наказания, если постараться, можно получить удовольствие, — он усмехнулся, подзывая меня рукой к себе поближе.
Только делаю к нему навстречу два шага, как он качает головой.
— Ты наказана, а значит должна быть на коленях. Ползи, — он смотрит на мою внутреннюю борьбу, а я застыла на месте. Тщательно обдумываю то, чего добивается Максим.
Он унижает, но преподносит все слишком красиво, породив соотношение, как со мной могли обойтись в древние времена, искусно играя на контрасте. Я бы поверила в его снисходительность, мягкость и лояльность ко мне, вот только я не тупая малолетка, не слепо влюбленная идиотка, чтобы не понимать происходящего. Я не нахожусь парой столетиями раньше в нашем и без того жестоком мире.
В те времена женщины сражались долгими мучительными годами за свободу, устраивали массовые протесты, убивая себя во имя будущего своих и чужих дочерей, чтобы те не прогибались и не ползали на коленях подле господ, как Гордеев. Женщины судились со зверскими насильниками, но тогда ее словно против мужчины ничего не значило и за клевету их забивали плетями до смерти.
Сейчас мир изменился. Не везде, но изменения произошли впечатляющие. Мужчины приняли женщин за равных, и я считала себя свободной ровно до этого момента. К моему большому сожалению, во мне гораздо больше гордости и упрямства, чем страха.
— Я тебе не изменяла и не предавала, — говорю я, из последних сил оставаясь спокойной и убедительной. — Просто пыталась себя защитить.
— Отчего? — усмехнулся он.
— От тебя, Макс. Ты себе многое позволяешь. Чувствуешь безнаказанность, но так не будет вечно. Рано или поздно ты сплошаешь и все то дерьмо, что внутри тебя выплеснется наружу. Главное, чтобы это все заметило слепое общество, а не продолжало слепнуть от твоего очарования, — я говорю с ним серьезно, без каких-либо насмешек или угроз. Говорю правду, ведь я сама попытаюсь сделать все возможное, чтобы все узнали, что скрывает Гордеев за закрытой спальней.
Он тяжело вздыхает, опрокидывает стакан, выпивая до дна, и шумно отставляет его на столик. Максим грузно поднимается и идет ко мне. Дыхание сперло, все тело покрылось ощутимым напряжением, я зажмурилась. Когда он оказывается рядом, я ожидаю очередную пощечину, как должное.
Пусть ударит, я возненавижу его еще больше. Эта ненависть будет подпитывать силу моего духа.
— Почему ты так усердно хочешь все испортить? — спрашивает он, заглядывая в мои распахнутые глаза. Перехватывает за плечи встряхивая. — Сколько же в тебе этой долбанной строптивости? — риторический вопрос, который я не хочу оставлять его без внимания.
— Раньше тебя она возбуждала, — хмыкаю я, вспоминая наши первые встречи. Он разгорался в страсти от каждого моего слова. — Ты хотел себе плохую девочку, так вот она. Я перед тобой, и ты злишься. На что, Максим? На собственные желания? Ты сам не знаешь чего хочешь, ведешь себя, как распущенный ребенок!
— Не дерзи мне, — он очередной раз за вечер вспыхивает яростью, как фитилек. — Я оточу