Перед лицом всего цивилизованного мира мы протестуем против варварского поведения неприятеля, который, вместо того чтобы принять наши условия, подставляет своих женщин и детей под бомбы наших летчиков.
СООБЩЕНИЕ
Наша авиация успешно атаковала неприятельские силы. Убит один солдат, семьдесят женщин и сто детей.
ВОЛК И КОЗА
Договоримся на экономической основе: я не буду есть твоей травы, а ты за это будешь добровольно снабжать меня своим мясом.
ДОКАЗАТЕЛЬСТВО
В доказательство нашего стремления договориться с соседними государствами мы начали бомбардировку ею открытых городов.
СООБЩЕНИЕ
Враг пытался злодейски обстреливать наши самолеты, мирно сбрасывавшие бомбы на его город.
ДОБРАЯ ВОЛЯ
Мы согласны вынести наш конфликт на обсуждение международной конференции, но с условием, что решение будет в нашу пользу.
ПРИНЦИП
Хитрый дерется, пока мудрый уступает.
ДВА ТИГРА В ДЖУНГЛЯХ
Мы встретились в интересах мира и пришли к соглашению, что будем охотиться совместно.
ЛИСА
Не верьте куриному кудахтанью. Когда я сыта, в курятнике царит мир.
ГАНГСТЕР
Любезный, если вы вздумаете обороняться, я буду считать это недружелюбным актом.
ВОЛК
Я насытился. Еще раз восторжествовала высшая моральная справедливость.
ГРАБИТЕЛЬ
Он напал на меня, а я только защищал свои интересы, направленные на его кошелек.
СМЕРТЬ
Что ж, такой мир тоже неплох!
(1937)
Обрывки
© Перевод Д. Горбова, И. Ивановой, О. Малевича
I
— Вы чего уставились на крышу?
— Да вот со страхом смотрю, что кровельщик, того и гляди, свалится, а он, проклятый, и не думает падать.
Искренность: «Я ни на кого не клевещу, я говорю, что думаю».
Сама по себе саранча еще не наказанье господне, она становится наказаньем господним, когда ее много. Так же и дураки.
Националист: «Черт с ним, с народом! Нам важен только его престиж».
Политико-экономист: «Современное положение безвыходно оттого, что не согласуется с моей теорией».
Каиафа: «Хотел бы я знать, кто и сколько заплатил этому, из Назарета».
Солидарность: «Конечно, братец мой — подонок, но если об этом скажет чужой, он оскорбит этим честь нашей семьи».
Критик: «Критиковать — значит объяснять автору, что он делает не так, как делал бы я, если бы умел».
Одно из величайших бедствий цивилизации — ученый дурак.
Наш язык мудр: между выражением «я убежден» и «я убедился» — большая разница.
В споре. «Какое мне дело до правды, если она — не моя?»
Мелкие люди бьются за престиж; у великих он есть и так.
Век машин: заменить цель скоростью.
Представьте себе, какая была бы тишина, если б люди говорили только то, что знают!
Борьбу открыла природа, ненависть изобрел человек.
Я уже не изменюсь, сказал пень.
(1933)
II
Не называйте это ненавистью, назовите познанием.
Договора существуют для того, чтобы их выполнял более слабый.
Благодаря усилиям государственных деятелей неустойчивая напряженность в мире была сохранена.
В интересах мира мы со всей энергией предприняли наступление против объекта нападения.
Никакая чужая жертва во имя мира не может считаться слишком большой.
Придать конфликту локальный характер — это предоставить жертву своей судьбе; ликвидировать конфликт — дать жертве подножку.
Все не так уж плохо: нас не продавали, нас выдали даром.
…по крайней мере, мы знаем, что потеряли.
Все-таки на свете существует прогресс: вместо военного насилия — насилие без войны.
Неуспех: не воспользоваться случаем. Успех: злоупотребить возможностью.
В Священном писании правильно сказано: иногда стены рушатся от одного крика. Но одним криком ничего не построишь.
Какое несчастье — возбуждать столько симпатий!
Нет, наше сердце салом не зарастет.
Хотя бы от одного мы застрахованы: быть обманутыми самими собой.
Кое-кто греет руки и на чужом пожарище.
Только тот действительно верит, кто добивается осуществления.
Заново построить государство… за это стоит отдать жизнь.
Быть хоть несчастными — только не ничтожными!
Смотрите-ка, уже нашлись охотники отдавать не только территорию.
Новые люди — это те, что способны справиться с новыми задачами.
(1938)
Статьи, этюды, юморески
Марсий, или По поводу литературы[130]
Похвала газетам
© Перевод С. Никольского
Мы настолько привыкли к газетам, что перестали воспринимать их как ежедневное чудо. Между тем чудо уже в том, что газеты выходят каждое утро, даже если накануне совершенно ничего не случилось; но это чудо — редакционная тайна, я же намерен писать о газетах как читатель. Иногда ведь и читателя внезапно осенит, и он тоже увидит газеты с новой, удивительной стороны. Со мной это произошло в Баллинльюге или, постойте, не Баллинльюге — в Грианлирахе или Тайндреме, или нет — не в Тайндреме, скорее в Малайге, потому что там было море… Я купил тогда в дорогу газету, не помню уже какую. Едва я развернул ее энергичным жестом, мне сразу бросилось в глаза сообщение:
«В ЧЕШСКИХ БУДЕЙОВИЦАХ ИСТРЕБЛЕНО ПЯТЬ ТЫСЯЧ КОШЕК».
Согласитесь: человек, сидящий в поезде в Малайге, подготовлен к чему угодно, только не к сообщению о Чешских Будейовицах или к мысли о пяти тысячах кошек. Я закрыл глаза, чтобы переварить натиск событий. Будь передо мной вместо газеты роман, через минуту я знал бы уже, о чем идет речь и что приблизительно произойдет дальше. Но никакой романист не додумался бы до фантастического образа пяти тысяч кошек и не вспомнил бы ни с того ни с сего о Чешских Будейовицах. Встретиться в Малайге с Чешскими Будейовицами — это чудо; найти на одной странице господина Макдональда и пять тысяч кошек — это фантастичнее, чем Али-Баба и сорок разбойников. И если вы в это время вдобавок смотрите на Атлантический океан, то будете окончательно подавлены подобным хаотическим сосуществованием всего, что есть в мире, — политики, кошек, моря, социализма и Чешских Будейовиц. И внезапно осененный, вы вдруг постигнете необъятность мира и чудодейственные свойства газет.
Простите, что я еще некоторое время задержу ваше внимание на кошках. Я немножко специалист в этой области и мог бы долго рассказывать о кошках Ноттинг-хилла и Генуи, о венецианских и парижских кошках, о воспитании котят, о том, как снискать доверие кошки, и о многом другом. Так вот, вы никогда не найдете в газетах сообщения о том, что кошка поймала дрозда или принесла троих котят. В газетах она всегда предстает в каком-то особом, необычном и даже ужасном свете: например, вас оповестят, что бешеная кошка покусала почтальона, что некий ученый открыл кошачью вакцину, что в Плимуте или еще где-нибудь родилась кошка с девятью хвостами, и так далее. Равным образом, вы не найдете в газетах заметки о том, что официант принес кому-то кружку пива, но зато узнаете, что он убил свою возлюбленную, узнаете, что вспыхнула забастовка официантов. Чешские Будейовице не попадут в газеты, пока в них все спокойно. Нужно, чтобы там устроили массовое истребление кошек или, по крайней мере, выборы, чтобы этот солидный город предстал перед человечеством в тревожном и трагическом свете; и если я читаю в газетах, что такой-то депутат произнес речь, я уже наперед знаю, что этот случай столь же необычен и драматичен, как случай с бешеной кошкой, которая покусала почтальона, или с официантом, убившим свою возлюбленную.
Короче говоря, я хочу высказать мысль, которая волновала уже Честертона[131]: мир газет состоит из одних только исключительных событий, чрезвычайных происшествий, а часто и чудес. Когда в газетах пишут о доме, то сообщают не о том, что он стоит, а о том, что он сгорел или обрушился или что он, по крайней мере, самый высокий в мире и вообще чем-то отличается от всех прочих домов, какие только существуют на белом свете. Официант, эта интригующая личность, убивает свою возлюбленную, кассир скрывается с доверенными ему деньгами, любовь с фатальной неизбежностью приводит к тому, что люди бросаются в Влтаву с моста Легионеров, автомашина — это орудие, с помощью которого устанавливают рекорды, пропадают в катастрофы, давят детей и старых дам. В газетах все предстает в аспекте драматическом и даже вызывающем тревогу. Каждый утренний выпуск газет превращает мир в дикие дебри, где вас подстерегают бесчисленные неожиданности, опасности и эпические события.