— Я слышал, приехала твоя мама, что-нибудь случилось? Что-то плохое?
— Для кого как, — судорожно глотнув, заговорила Эйлин. — Она сообщила мне новость, но кое-кому она не покажется плохой, а наоборот, позабавит. Другие же будут шокированы. Я же не только потрясена, но глубоко ранена и унижена.
Мистер Сопвит уже понял, о чем идет речь. Черты лица его застыли. Он смотрел на жену, не отводя глаз, и ждал продолжения.
Когда она заговорила, он не узнал ее голоса. Куда девался тихий, жалобный тон вечной страдалицы. Слова звучали отчетливо и резко.
— Как оказалось, я последняя в графстве узнала, что у тебя есть любовница. Для меня не секрет, что любовниц имеют многие мужчины, однако они обычно это скрывают, по крайней мере так поступают настоящие джентльмены. О твоей связи с этой Майтон судачат не только во всем графстве. Твои, мерзавец, — сказала, как плюнула, Эйлин, — похождения потешают весь Скарборо. Мало того, вместе с тобой ее обслуживает какой-то простолюдин.
В голове Марка словно гудел колокол. Он был не в состоянии объяснить, что уже несколько месяцев старается порвать с Агнес, да и в любом случае встречались они тайком. Местом свиданий они выбрали укромный уголок: за оврагом Биллингс Флэт в глубине леса в незаметной ложбинке. А тайное стало явным из-за того, что ненасытная сучка разболтала обо всем своим подругам.
— Не такая я важная птица, чтобы мои плохие или хорошие дела занимали многих в Скарборо, — заговорил он спокойно и устало, удивляясь собственным словам. — И я сомневаюсь, что моя слава докатилась так далеко.
— Значит, ты все признаешь? — Эйлин встала, держась за спинку стула.
— А ты ждала от меня иного? — повернулся к ней Марк. — Тебе обо всем доложила мать, а ты не спрашиваешь у меня объяснений.
— А разве что-то еще нужно объяснять?
— Да, Эйлин, объяснение есть, и достаточно основательное, — возвысил голос Марк, глаза его гневно сверкнули. — Вспомни, когда в последний раз мы спали вместе? Когда ты позволяла мне дотронуться до тебя? С тех пор прошли годы. У меня есть особые потребности, которые не имеют отношения к любви, заботе о семье. Без них так же нельзя обходиться, как без пищи и воды. Если человек не ест, он может умереть от голода, не будет воды — умрет от жажды. Мужчина не может без женщины, если он не удовлетворит свою потребность, то может сойти с ума. Если бы я выбрал себе кого-либо из кухни, тебе стало бы легче, потому что дело обычно решается именно так. Моей любовницей могла бы стать и Прайс. Да, да, — закивал он, — твоя бесценная Прайс. С тех пор как ты обосновалась на этой кушетке, я часто ловил ее призывные взгляды. Что бы ты сказала на это?
— Как ты смеешь говорить такое, и о ком, о Прайс!
— Эйлин, Бога ради, не будь такой наивной! Хотя нет, ты не наивная, нет, совсем нет, ты — слепая, ты точно так же сделала себя слепой, как и превратила в неизлечимо больную. Но тебе не удалось до конца заморочить мне голову. Эта кушетка и притворная болезнь нужны тебе как удобный предлог, чтобы держать меня на расстоянии. Я догадывался об этом, знала обо всем и твоя мать. Тебе не следует сваливать на меня всю вину за то, что я сделал, и… — Марк удержался от того, чтобы не добавить: «И собираюсь делать дальше». Ведь на самом деле он не собирался отказывать себе в удовольствии, только Агнес Майтон не будет иметь к этому отношения.
Марк прошелся взад и вперед по комнате. Жена молча следила за ним.
— Что ты намерена делать?
— Я возвращаюсь домой к маме, — после долгой паузы ответила она.
Ответ не удивил Марка. Он не сомневался, что старая мегера посоветует дочери именно это. Однако, зная жену, полагал, что она выдержит в Уотерфорд-Плейс не больше месяца, после чего вернется к нему при любых условиях.
— Причем я не собираюсь когда-либо сюда возвращаться, — заявила она. — И детей я забираю с собой.
— Что ты сделаешь?
— Я увезу детей с собой.
— Ты этого не сделаешь.
— Ошибаешься, Марк, сделаю. И если не отдашь мне их без скандала, то подам на тебя в суд.
Глаза мистера Сопвита превратились в щелочки. Как оказалось, он совсем не знал эту женщину и недооценивал ее. Глядя в ее ставшие вдруг темными и глубокими серые глаза, он понял, что его неверность стала для нее средством спасения, возможностью избавиться от него. Он нисколько не сомневался, что ее болезни закончатся, стоит ей выйти за порог этого дома. Ему также стало ясно, что та решимость, с которой она удерживала себя на кушетке, теперь обратится в стремление вернуться к нормальной жизни. На мгновение Марк увидел себя глазами жены: невежественный тюремщик, который охраняет прикованного к стене пленника и сам не знает, зачем он вообще ему нужен. В эти короткие мгновения он также осознал, что расстанется с женой без тени сожаления.
Но дети — другое дело. Однако что он мог поделать? Дети здесь остались бы одни. Конечно, рядом находилась бы Троттер, но не было бы хозяйки, которая присматривала за ней и детьми.
Жена поразила его еще сильнее, когда холодно заявила, нарушив ход его мыслей:
— Если ты не станешь чинить мне препятствий, я позволю детям иногда навещать тебя. Если же захочешь мне помешать, мой отец предоставит заниматься этим адвокату нашей семьи, мистеру Уэлдону, и дело решится по закону.
Боже, боже! Марк взялся за голову и снова принялся мерить шагами комнату. Он не мог поверить, что с ним говорит его хрупкая болезненная жена. С мрачной иронией он жалел, что не изменил ей сразу, как только она в первый раз отвергла его. Хотя нет, поправил он себя, она никогда открыто не отвергала его. Доктор Кемп хорошо подыграл ей. И кто знает, если бы ей с самого начала стало известно о сопернице, возможно, это помогло бы выздоровлению.
Но какое теперь это имело значение. Он устал, страшно устал.
Устал от мыслей о шахте, о доме, за которым некому было как следует присмотреть. Не прибавляли ему радости и полупустые конюшни. А еще его утомила леди Агнес, да и Эйлин тоже. Он повернулся и посмотрел на жену и еще раз сказал себе, что давно от нее устал. Пусть уезжает. Но дети… а что было ему делать? — он понурил голову. — Жизнь — тяжелая ноша, которую надо безропотно нести, а можно сбросить ее, но для этого надо отправиться в лес с пистолетом, приложить дуло к виску и нажать курок. А дальше — ничего, ничего, кроме тишины и покоя, вечного покоя. Он повернулся и медленно вышел из комнаты.
Глава 6
Тилли хотелось плакать, но не только потому, что будущее снова стало неопределенным. Ей было грустно расставаться с Джесси Энн и Джоном. После отъезда Мэтью и Люка в пансион жизнь в детской напоминала ей праздник. Еще она думала о мистере Бургессе. Что станет с ним? Он пытался успокоить ее, уверял, что о нем не нужно беспокоиться, потому что многим детям нужны гувернеры, а главное — у него есть крыша над головой. Он называл дворцом свой дом в три комнаты с длинной мансардой.