— Нет, мама, — заговорила Эйлин. — Я ничего не подозревала. Да и что я могу знать, запертая в своей комнате. Ведь я не представляю, что творится в нашем доме.
— Ну, милая моя, ты сама виновата.
Они молча смотрели друг на друга, и Эйлин возмутилась:
— Мама!
— Дорогая моя, не смотри так. И не стоит разыгрывать возмущение. Мы с тобой знаем, почему ты приковала себя к кушетке. Найди другие пути избежать близости с мужем: можно часто ездить в гости, какое-то время пожить за границей или приехать ко мне. Да, ты могла бы приехать ко мне, — с грустью повторила мать. — Сколько раз я тебя приглашала. Но ты предпочла заточить себя в четырех стенах и не желала, чтобы тебя беспокоили. Да, именно так. Ты знаешь, что я права, — она энергично закивала. — Но, моя дорогая, — миссис Форфут-Медоуз пошла к дочери с распростертыми объятиями, — единственное, что для меня важно, — видеть тебя счастливой. Поедем со мной, постепенно к тебе вернутся силы, которые ты растеряла, проводя целые дни на кушетке. Ты сама понимаешь, что еще несколько лет такой жизни, и ноги перестанут тебя слушаться. Такое уж случилось с Сильвией Харрингтон. Вот так, — кивнула она, подчеркивая свои слова. — А у Сары де Корт дело кончилось душевным расстройством.
— Ах, мама, мама, пожалуйста, не надо об этом! — Эйлин с явным трудом дошла до кушетки и тяжело опустилась на нее.
— Что ты намерена делать? — требовательным тоном спросила миссис Форфут-Медоуз.
— Все так неожиданно, дай мне время опомниться, — взмолилась дочь.
— Конечно, конечно, я понимаю трое состояние, — участливо склонилась над ней мать. — Когда твой муж должен вернуться?
— Возможно, вечером.
— Я бы не стала так долго ждать.
Взгляды их встретились.
— Он в шахте?
— Думаю, да.
— Я бы на твоем месте послала за ним.
— Ах, мама!
— Ну, хорошо, тогда спроси себя: хочешь ли ты остаться в этом доме, зная, что он утешается с другой женщиной, да еще сознавая, что привязана к этому дому до конца дней, прикована к кушетке, а именно это и произойдет очень скоро, если ты по-прежнему не будешь целыми днями слезать с нее. Нужно тебе это? Или все-таки лучше вернуться в родительский дом, восстановить здоровье и зажить нормальной жизнью? Зимой в Скарборо замечательно. Тебе там нравилось, помнишь?
— Нет, мама, совсем нет.
— Ничего подобного, в юности ты любила те места. Перестало тебе там нравиться, когда ты решила, что не сможешь выйти замуж, и ухватилась за первое предложение.
— Неправда, мама, — вскинула голову Эйлин. — Он не был первым мужчиной, сделавшим мне предложение, но другие тебе не нравились.
— Конечно, они не годились тебе в мужья.
— Это ты посчитала, что Марк мне подходит.
— Нет, мы с отцом так не думали. У нас были опасения, но ты настаивала на своем. Моя дорогая, я хотела бы освежиться, поесть, тогда мы продолжим разговор. А пока я бы посоветовала тебе послать за мужем.
Эйлин проводила взглядом мать. Затем встала и подошла к окну. Держась за занавески, она смотрела в сад.
В душе смешались горечь и обида, но породила их не потеря любви, а уязвленное самолюбие. Эйлин знала, что никогда по-настоящему не любила Марка Сопвита, просто ей хотелось стать женой. Однако роль жены ее разочаровала. Замужество не принесло радости, часто та или иная ситуация вызывала у нее замешательство, а мужа это не очень волновало. У нее не было опыта семейной жизни, она не знала до Марка мужчин, поэтому не могла сравнивать. Откуда ей было знать хуже он или лучше других мужей. Эйлин лишь понимала, что испытывала ко всему собственнические чувства, среди которых не находилось места любви. Она не считала возможным любить дом или лошадь — они являлись собственностью, имуществом, необходимым в повседневной жизни.
Эйлин позвонила в стоявший на столе серебряный колокольчик, и почти сразу же на пороге появилась Мейбл Прайс.
— Да, мадам, — с услужливым видом проговорила она, глаза камеристки горели любопытством.
Она услышала обрывки разговора и сообразила, в чем дело, однако не представляла, как развернутся события дальше. Ей хотелось надеяться, что хозяйка не станет слушать мать и останется на своей кушетке. Хотя хозяйка скорее всего возьмет камеристку с собой в дом матери, но такой свободы ей уже не видать. Мейбл только раз сопровождала миссис Сопвит в поместье родителей, но успела заметить строгую иерархию, существовавшую в доме. Порядок подчинения был более жестким, чем у Сопвитов. Здесь она имела все, к ее словам прислушивались, а какое положение займет она в Уотерфорд-плейс? Вероятнее всего ее место окажется между старшей горничной и лакеем. Боже! Только бы дело не дошло до этого.
— Передай мистеру Пайку, чтобы он отправил посыльного на шахту с сообщением, что хозяин нужен здесь.
— Хорошо, мадам.
Пайк удивился, услышав распоряжение хозяйки.
— Что случилось? Почему сюда примчалась старуха?
— Скоро все узнаем, — не стала вдаваться в подробности Прайс.
Марк приехал только через два часа. Сообщение передали ему, когда он глубоко под землей обследовал аварийный участок, где вода стояла на уровне трех футов, доходя чуть ли не до пояса. Он не мог уйти сразу: нужно было срочно найти выход из создавшегося критического положения. Если насосы не смогут понизить уровень воды, она выплеснется в основной штрек, а это уже катастрофа.
Мистер Сопвит узнал о прибытии тещи еще внизу, когда спросил у встречавшего его дворецкого, что стряслось.
— Подробностей не знаю, сэр, — ответил Пайк. — Могу только сказать, что в доме миссис Форфут-Медоуз.
Марк досадливо поморщился. Стоило отрывать его от дел из-за приезда тещи. Почему она здесь? Может быть, умер тесть? Но тогда она едва ли приехала бы. Она приезжала их навещать совсем недавно, и Марк все никак не мог нарадоваться ее отъезду. Что снова привело тещу в его дом? Видимо, что-то важное.
Он вбежал по лестнице, торопливо прошел по галерее, затем по коридору и постучал в дверь. Распахнув ее, он был поражен представшей перед ним картиной: жена сидела в кресле у окна! Такого на его памяти не случалось больше двух лет. По крайней мере в его присутствии.
В комнате кроме жены бала Прайс. Он взглянул на камеристку, и она вышла, подчиняясь молчаливому приказу. Марк подошел к жене. Эйлин сидела с каменным лицом, глаза смотрели зло. Рот ее, не отличавшийся изяществом формы, сейчас напоминал щель. Первым заговорил Марк.
— Я слышал, приехала твоя мама, что-нибудь случилось? Что-то плохое?
— Для кого как, — судорожно глотнув, заговорила Эйлин. — Она сообщила мне новость, но кое-кому она не покажется плохой, а наоборот, позабавит. Другие же будут шокированы. Я же не только потрясена, но глубоко ранена и унижена.