Я тогда горькие слова, что наружу рвались, проглотила, только поклонилась благодарно доброму хозяину.
В конце концов, за лето отболело, да новое наросло — и хоть щемило порой ретивое, хоть и подкатывало под горло тоской, а в зеленую воду от беспросветности, да от собственной ненужности кинуться уже не тянуло.
Только вот на мужей спокойно смотреть не удавалось, и с души воротило — их, славных, знание, кто я есть, от меня не отвернуло, и вроде даже наоборот вышло. Ведь, коли нет у бабы мужа, хоть бы и где он обретался, то и приударить за такой не грех… Иные во хмелю решали руки распустить, но с теми я быстро управлялась, а кто и втрезве являлся, с подарками, да на ярмарку зазывал — вот с теми что делать, я не ведала. Терялась.
Дядька Ждан хмурился, я щерилась, матушка Твердислава непреклонно поджимала губы и выпихивала меня к ухажёрам, подарок с благодарностью принять, словом перемолвиться. Я бы, может, и воспротивилась — да уж больно у матушки Твердилавы рука тяжелая, она и за косу непокорную вразумить может, и скалкою по хребту…
Вот и шла, не смея перечить хозяйке, и с нетерпением дожидалась, когда в собственную избу сбежать смогу. А для себя решила, что на следующий год мне трактирной подавальщицей не бывать — стану промышлять травы в лесу, отправлять в город с торговым обозом, и с того жить.
А ныне скребла тряпицей с песком светлое дерево столешницы, оттирая что наляпаный жир от каши, что пролитый сбитень, и руки сами знали привычную работу, оставляя голову пустою, а дядька Ждан за стойкой привычно и деловито перетирал чистою тряпицей мытые кружки, принесенные с кухни.
И вырвал из оной меня грохот — кто-то лупил в заложенные на ночь ворота чем-то тяжелым, как бы и не рукоятью меча. И дворовый кобель отозвался на грохот гневным лаем.
— Эй, хозяева, ворота!
Голос молодой, зычный и незнакомый, отметила я — и вернулась к своему делу, слушая, как дядька Ждан ругаясь себе под нос, спешит на зов:
— Явился-таки, окаянная душа!
И как доносится со двора его бодрое:
— Проходите, гости дорогие!
Сборщик податей, нарочитый человек, коего ждали все пять селищ, явился, как и было должно.
Матушка Твердислава выглянула из кухни — и скрылась из виду, громыхнув лядой подпола.
Все верно, не звать же ей тетку Млаву, ушедшую домой? Сама не безрукая, разогреет, что от вечерней трапезы осталось…
Я в несколько взмахов смахнула с выскобленного стола песок, обмахнула начисто, и понесла свои тряпки с мисками прочь с глаз, а после взлетела по лестнице вверх, к кладовой за шитой скатертью. Гонор — гонором, а и почтение важному гостю след оказать, княжий человек, как-никак…
И уже на обратной дороге остановилась, замерла. Оттого что показалось… померещилось…
— Явился-таки… — пробасил дядька Ждан недовольно, вот только недовольство его было насквозь показным.
Не веря себе, я беззвучно, невесомо шагнула вперед — увидеть его собеседника, ночного гостя.
— Ты, хозяин, в разорение войдешь, если будешь так постояльцев привечать, — легко да беззлобно откликнулся тот, и родной голос водой растекся по костям, разлетелся по жилам с током крови, заполнил сердце, и оно, глупое, затрепетало, что заячий хвостишко.
— Я, промежду прочим, теперь ваш маг. Назначен Ковеном блюсти здешние земли, следить за порядком, да защищать от нежити да нечисти, буде таковые сызнова приключатся, местное население, — нараспев выговорил Горд Вепрь, стоя в едальном зале трактира, в окружении незнакомых оружных людей.
И я с силой закрыла глаза, и сызнова их открыла, не веря, что не обманывают они меня, глупую.
— Ты гляди, то не одного хранителя, а то аж сразу двое. Скоро, небось, косяками пойдут, — пробормотал под нос дядька Ждан. — И чего было мотаться туда да обратно? — вопросил он уже громче.
— Ну, должен же был я дела закончить, — хмыкнул Вепрь, и я поежилась, вспомнив его "дела", — Назначение от Ковена получить, опять же… Так что, дядька Ждан, на постой возьмешь, пока я себе жилье не подыщу?
А к столу — тому самому, что ближе всего стоял к очагу, того, который я мало не каждый день намывала — уже спешила матушка Твердислава, с полным разносом снеди, и я отмерла, поспешила со скатертью вниз по ступеням, чувствуя, что резвые ноженьки вот-вот подведут, подкосятся…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Не подкосились — все ж, я редкостно крепкая девка.
Я успела спуститься, и, проскользнув промеж незнакомых окольчуженных, пропыленных людей, взмахнула скатертью — и она широким крылом, вышитой рекой опустилась на стол, и ловкие натруженные руки матушки Твердиславы принялись составлять с разноса миски-плошки.
— Нежанушка, поди-ка, принеси с кухни, что сыщится! — ласково пропела она, пока я, не смея глаз от стола оторвать, помогала ей разгружать разнос. — Вы присаживайтесь, гости дорогие, повечеряйте, чем светлые боги послали, а мы уж вам баньку пока протопим…
Я кивнула и молча скользнула на кухню — а там прижалась спиной к прохладной стене, вскинув к горящим щекам холодные руки, прикрыла глаза.
Сердце колотилось, голова шла кругом.
И когда один из неурочных гостей, супротив всех правил, заглянул в кухню, я узнала его по шагам.
Он встал рядом со мной — совсем близехонько, так, что я через одежды ощутила жар его тела. И замер, не говоря ни слова. Я сглотнула, и открыла глаза — и утонула в темном тяжелом взгляде.
— Ну, и который из них княжий человек?
Спросила — и сама не узнала своего голоса, до того охрипшим он мне услышался.
— Ни который, — хмыкнул Вепрь, не сводя внимательного взгляда с моих губ. — Это охрана его, князем приданная. Мытарь у старосты постоем встал.
— Выходит, скатерть можно было и не стелить, — скаредно буркнула я, не зная, куда себя деть под его взором.
Горд, против ожидания, не осердился, а хохотнул, и прибавил:
— А Тихон — у мельника!
— Тихон? — удивленно распахнулись мои глаза супротив воли. — А он как сюда попал?..
— Меня провожал, — охотно отозвался Колдун. Глядел он по-прежнему лишь на мои губы, и от этого взгляду они, предатели, уж горели. — Ну и в охранение к мытарю нанялся — раз уж все едино в ваши края оказия выпала. И Стешка твоя с ним.
— Так ты что, и впрямь теперь магом здешним будешь? — Вепрь угукнул, и я вскинулась, мотнула головой, не давая себя поцеловать, — За что ж тебя так?!
— Сам попросился, — отозвался Вепрь удивленно. — Ты что, не верила, что я вернусь, что ли? Ну, дядька Ждан!..
Я сердито сверкнула на него глазами — и обхватив жесткое колючее лицо, сама потянулась к его губам, таким долгожданным и оттого все более сладким.
— Так значит, он тебе ничего не сказал, — продолжил допытываться Колдун, когда я пыталась отдышаться, пристроив голову у него на груди. В голое звенело, комната шла вкруг меня, и кабы не надежные объятия — я уже, верно, упала бы.
— Что не сказал?..
Горд только хмыкнул.
— Я его предупреждал, что вернусь в скорости — и если они с тобой тут что сотворят, то пусть только на себя пеняют.
Я с любопытством вскинула голову:
— А он?
— А он мне велел катиться, откуда явился, и сказал, что они тут промеж своих и без чужаков разберутся, — Горд сызнова стиснул меня в объятиях, и пристроил подбородок на мою макушку.
Я не удержавшись, захихикала, а Колдун только крепче обнял меня, счастливую в его руках.
Не знаю, как Горд — а я точно ведала, что кабы решили местные не замиряться со снежным волком, а враждой расходиться, то и угрозы заезжего магика их не удержали бы.
И с неохотой опустила руки, обвившие мужской стан, погладила его:
— Отпустил бы ты меня, пока матушка Твердислава не пришла допытываться, куда снедь запропастилась…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Больно нужен ты мне с твоим волховством на постое, один убыток! — ворчал дядька Ждан, когда колдун таки вышел с кухни, а за ним я с доверху полным разносом, — Вон, бабе твоей избу уж венцом стягивают — к ней и иди!
Горд Вепрь, лесовиковский маг, приданый к здешним селищам Ковеном, дабы вести учет да наблюдения за Седым Лесом, только ухмыльнулся, опускаясь на привычное место за давно знакомым столом, и я, не чуя от хмельного счастья под собой ног, поспешила расставить перед ним вкусности, вынутые по такому случаю из подпола матушкой Твердиславой.