Дома, небось, батюшка уже и вожжи приготовил. Стешка подвинулась, пропуская меня с ведрами, и сызнова вернулась на прежнее место, развернувшись ко мне спиной.
— Он ведь не женится…
Узкая спина дернулась, метнулась коса — Стешка развернулась ко мне вставшей на дыбы медведицей. Злющие глаза полыхнули угольями, стиснулись до белого кулаки:
— Твой, можно подумать, женится! — выплюнула она.
— А ты, девка, я гляжу, моей судьбы искать вздумала? — ответствовала я тихо и зло, глядя в горящие глаза, и Стешка первая отвела взгляд, сглотнула, и я добила без жалости: — Ни дома, ни подворья, ни мужа, ни детей! Приживалкою при добрых людях.
Развернулась, и подхватив обе бадьи, вышла из кухни. Жестоко, ведаю — да иная жестокость только к пользе.
Желание пройти в комнату к Славу, да и вывернуть на него воду, а после и бадьею приголубить, было изрядным, и унять его удалось с трудом.
ΓЛАВА 21
Полотенца матушка Твердислава хранила там же где и ранее, и я, оставив принесенную воду в комнате Вепря, наведалась в кладовые, а как воротилась — увидала, что Горд, не дожидаясь моего возвращения, плещется над бадьей. Зачерпывает широкими ладонями воду, и та стекает по широким плечам, по спине под магическими светляками.
Я вступила в его комнату, тихонько прикрыв за собою двери. И взгляд его поймав, потупила глаза.
Вепрь-Вепрь, что ж ты со мною делаешь…
О том я и думала, поливая своего мужчину из широкого ковша, слушая, как он отфыркивается, подавая ему расшитые полотенца.
А после думать мне стало некогда.
Ночь терлась о бревна трактира медведицей, вздыхала ветром, сопела. Мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, переплетясь ногами и руками, мое лицо на его груди, его подбородок на моей макушке.
— Весна пришла, — негромко обронил Колдун, перебирая мою распущенную косу.
Я повозилась, пытаясь сообразить, где ж весна, коли снега лежат, и мороз за стенами дразнит ночь-медведицу?
А и впрямь, весна — об этом годе последняя зимняя метель, стаю за черту отпускающая, на первый весенний денек пришлась. Долгонько же я у татя на привязи просидела, да и зима дольше положенного задержалась.
Стае-то снежной много ранее тварный мир покинуть полагалось бы…
Я выдохнула, и сладко потерлась щекой о плечо Колдуна, и руки его коротко сжали меня на миг, бездумно отзываясь на мимолетную ласку.
— Я не смогу снять твое проклятье. — Колдун говорил негромко, медленно. — И вряд ли кто сможет. Я смотрел. Там со смертью сплетено, и так туго, что кончик проклятья не вдруг удастся подцепить. Да если и удастся — выдрать из тебя проклятье, и жизнь тоже уйдет. Ты ею расплатилась, когда вас убивали — она теперь слита воедино с проклятием.
А я, коли честной с самой собою быть, не очень-то и удивилась его словам. Хоть я и не маг, но подспудно это ведала, с самого начала ведала, оттого и не искала себе возврата к прежней доле.
Но что Колдун озаботится моим проклятием, не ждала. И оттого, что он все ж попытался, на сердце сделалось теплее.
Он обнял меня, поцеловал в макушку, и спросил, крепче прижав к себе:
— Поедешь со мной, как всё закончится? Снять проклятие я не могу, но обрезать привязку к месту мне по силам…
И сердце, только что щемившее о тихого счастья, замерло. Оборвалось и покатилось — по полу, к лестнице, вниз, и еще ниже, в подпол, и там закатилось в глухой угол, затаилось.
Я тоже затихла — стоило только подумать, как в грядущую зиму придут метели, и позовут меня за собой. И я откликнусь, и вслед за метелями в город, не ждавший-не ведавший, придет стая. Ох, и весело будет волкам, не боящимся ни огня, ни железа. Ох, и богатую жатву соберут снежные звери!
Я сжалась, и руки Колдуна успокаивающе заскользили по моим плечам, по спине.
— Тише-тише, тш-ш-ш, не пугайся ты так.
А я не испугалась. Я просто как дышать, забыла.
— Не бойся. Еще есть время — а к следующему году я найду способ, как запереть проклятие, раз уж снять его нельзя.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Запереть? Это я буду слышать зов?.. — я не договорила, да только и так всё ясно было.
Я буду слышать, как поет ветер, как зовет меня метель — да только откликнуться не смогу. Так и буду рваться, зверем на привязи.
От мыслей тех совсем тошно стало.
Ночь-медведица, устав вздыхать да колобродить, затихла.
Молчали и мы.
Я не ответила на колдунов вопрос, а Горд Вепрь его не повторил — ответ и так ведом был нам обоим.
Привязан снежный волк к Седому Лесу. Здесь его место — так было, так есть, так вовек и останется.
Лед на Быстринке стоял крепко. Затаившись в зарослях ракитника, я наблюдала за магами, пришедшими подымать со дна кости Ростислава Куня, а вмести с ними — наживку, на которую, рано или поздно, должен был клюнуть чароплет-Пестун.
Хмурое серое небо низко нависло над миром пухлым своим брюхом, и мрачная хмарь его отражалась в людских лицах. Хмур был Серый, нерадостным гляделся Слав. Сапсан глядел непроницаемо и надменно, Магичка кривилась, ровно разом разболелись у нее все зубы, и только у Горда Вепря вид был сонный, безразличный. Словно не его молодшего брата схоронила пять годков назад река. Да только не хотела б я нынче ему под руку попасть.
Соратники его, верно, тоже не хотели, и оттого держались пусть и рядом, но все ж поодаль. Поглядывали искоса, сочувственно. Я тоже глядела на широкую спину, ныне как будто согбенную незримым грузом. Подался Колдун, ссутулился. Видно, крепко брата любил, коль ныне горе такой тяжестью на плечи легло — как бы лед под магом не проломился.
Но, хоть и запахло в воздухе весной, лед на Быстринке стоял крепко. Я со своей лежки под раскидистым кустом чуяла не меньше полулоктя ледяной толщи.
Колдун постоял малость, шепча неясные слова, потом повёл ладонью, словно очерчивая линию, одну, и еще одну, и еще, и четвертую — и вслед за его движениями прочертили гладь невидимые лезвия, пуская во все стороны белое крошево, оставляя за собой глубокие борозды во льду, а следом расползлась по темному льду прозрачная речная вода, топя снег, черня лед.
Серый с Сапсаном разом шагнули вперед, слажено взмахнули руками — и здоровенная льдина, ровненькая, что крышка от подпола, рыбкой выметнулась из проруби, и заскользила по льду, чтобы замереть поодаль.
А маги уж все четверо с берега к Колдуну спустились, выстроились веночком вкруг черного провала, и замерли. Что уж они там делали — мне неведомо, да только вскоре магичка отмерла, повела легонько над полыньей ладонью раз, другой, перебирая тонкими пальцами незримые струны — и из студеной воды, черной в окаеме проруби, появились белые кости. Слав торопливо развернул там, куда не достала водица, на льду чистую рогожку — и Далена плавно опустила туда свой страшный улов. Остальные маги отмерли почти разом — Слав только успевал тканину расстилать.
Зимняя река добычу отдавала неохотно. Костяки, за пять-то лет обглоданные дочиста, раскатились на кости, смешались, движимые течением и голодными речными обитателями. Да только вот маги, поднимавшие их со дна Быстринки, не сомневаясь распределяли их промеж быстро прирастающих горок.
Но не раз и не два нырнули в стылую воду незримые снасти — и все больше и больше времени проходило, пока являлся из проруби улов. Далеконько за пять лет да пять зим раскатились влекомые током вод косточки.
Не только кости, но и вещи отдавала магам река.
Их не делили, складывали общей кучей, быстро смерзшейся в одну груду. Сперва на лед, после, как смекнули что этот улов не враз ото льда отдерешь, спустили к полынье телегу, и подымали уж прямо на нее то негодящий лук, то меч, коему река ущерба учинить не сумела, как ни старалась. То походный котел, коий мне чистить своими руками довелось, то часть доспеха…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
То истлевший тулуп, то малую шкатулку — с нею возни поболе прочего было. Упрямая вещица была невелика, с ладонь всего, но в руки даваться не желала, выскальзывала из магической петли, а сеть, сплетенная чародеями, под нею просто распадалась, как стало мне ведомо из злобной чародейской ругани. Окончилось всё тем, что Тихон сходил к лошадям и принес оттуда свернутый тючком самый обычный рыбацкий бредень.