Наконец затеяли играть в прятки.
В вогнутой нише, образованной гигантской ладонью богини Исии-ратуфы, Айлиль поймала Неревена, затеребила его.
– А правда, – учитель твой знает все тайны неба?
Неревен испуганно пискнул.
– Он меня в лягушку превратит, если я скажу.
Девушка затеребила его волосы, шепнула:
– А я тебя – поцелую.
Неревен замер.
Девушка взяла его за ушки, и вдруг – впилась пахучими губами в губы мальчишки. Меж бедер у Неревена вспыхнуло и заломило, он страшно задышал и сел на ступеньки.
– Ну, – сказала королевна.
– Учитель составил гороскоп и увидел, что если начинать войну сейчас, то империю завоевать можно, но землю потом придется раздать знатным воинам. А если начать ее через шесть с половиной лет, ветви государева дерева достигнут знака черепахи, и король не только завоюет чужую империю, но и раздавит собственную знать.
– А чего же твой учитель молчит?
Неревен вздохнул.
– Учитель поклялся отомстить экзарху Варнарайна. Тот отнял у него женщину и предал его. Но экзарх умрет через пять лет, и если начать войну после его смерти, то и мстить будет некому. Вот советник и мучается, – если воевать сейчас, империю не основать, а если воевать через шесть лет, Арфарра не успеет отомстить.
После этого в прятки играли недолго. Айлиль сказалась нездоровой и отпустила всех. Когда Неревен выходил из голубой залы, его нагнала напудренная служанка и передала шелковый отрез, намотанный на палочку, чтобы заткнуть за пояс.
Это был не подарок гостю, это была плата рабу, и Неревен понял, что ему бы не заплатили, если бы сегодня утром закон не признал его рабом.
* * *
Марбод Кукушонок стоял под окнами женских покоев. Ночь была дивно хороша, далеко внизу токовали глухари, и луна Ингаль была узкая, как лук, обмотанный лакированным пальмовым волокном.
На Марбоде был синий шерстяной плащ королевского стражника, а под плащом – белый кафтан с пятицветной родовой вышивкой.
Рядом, у столетних сосен и кипарисов, начиналось болотце. В болотце, меж ирисов и опавших сливовых лепестков, квакали лягушки, и из окон доносилась мелодия, такая тихая, что было ясно: играла сама Айлиль.
Марбод заслушался, а потом полез на сосну, стараясь не измять темно-лиловых цветов глицинии вокруг ее ствола.
Марбод глянул в освещенные окна, поблагодарив в душе советника Арфарру за цельные стекла вместо промасленной бумаги. Песню опавших лепестков пел маленький негодяй Неревен, а королевна слушала и играла расшитым поясом. Ах, как она была прекрасна! Брови – как летящие бабочки, и глаза как яхонты, и жемчужные подвески в ушах – как капли росы на лепестках айвы, и от красоты ее падали города и рушились царства.
Ибо знатный человек сжигает из-за дамы города и замки. А простолюдин – даже хижину сжечь поскупится.
Шло время. За окном стали играть в прятки. Марбод выждал, пока Айлиль досталась очередь водить, и бросил в золоченую щель камешек, обернутый бумагой. Айлиль, побледнев, стала вглядываться в темноту.
Марбод соскользнул с дерева и затаился в густых рододендронах. Айлиль все не было и не было. Марбод проверил, чтобы складки плаща не мешали дотянуться до меча.
Айлиль показалась на тропинке одна. Марбод спрятал меч, скинул плащ лучника и, взяв ее за руку, тихо увлек под дерево.
– Ах, сударь, – сказала Айлиль, – все уверены, что вы бежали.
– Ах, сударыня, – возразил Марбод, – я скроюсь куда угодно, чтобы вы могли без помех слушать, как поют маленькие послушники.
Айлиль нахмурилась. О ком он говорит? Об игрушке? Рабе?
– А я-то мечтал, – сказал Марбод, – надеть на луну пояс, послать брата с деревянным гусем.
С деревянным гусем ездили свататься.
Девушка заплакала.
– И все это из-за какого-то торговца, – сказала она. – Ну почему, почему вам понадобилась эта шутка с мангустой!
– Как почему? – удивился Марбод. – Потому, что я ненавижу Арфарру.
Девушка стояла перед ним, и губы ее были как коралл, и брови, как стрелы, пронзали сердце, и оно билось часто-часто. Марбод наклонился и стал ее целовать.
– Ах, нет, – сказала Айлиль. – Я боюсь Арфарры. Он чародей, и все видит и слышит, и язык у него мягкий, как кончик кисти.
Марбод усмехнулся про себя. Арфарра – не чародей, а архитектор. Сколько он понаделал ходов во дворце, в добавление к старым, оставшимся от империи.
– Слышите, как токуют глухари в Лисьих болотах? Им нет дела даже до охотников. Что мне за дело до Арфарры?
Королевна возразила:
– В будущем году Арфарра осушит Лисьи Болота, и не станет ни тетеревов, ни охотников.
Они молчали и слушали ночные шорохи.
– Неужели все из-за одного коня? – грустно сказала Айлиль.
Марбод, вздохнув, подумал о буланом Черном Псе. Конь был так красив, что сердце едва не разрывалось, и все кругом смеялись: король-де пожалел для Кукушонка коня по совету Арфарры.
– Что такое Арфарра? – пожал плечами Марбод. – Черный колдун. Черный – от слова «чернь». Он слаб – и хочет, чтобы слабые попирали сильных. Хочет, чтобы верность и равенство исчезли и чтобы должности во дворце занимали рабы, потому что рабы будут целиком от него зависеть.
Айлиль подумала о государыне Касии, простой крестьянке.
– Ах, сударь, – сказала она. – Вы напрасно презираете колдовство слабых. Женщинам иной раз больше видно, чем мужчинам. И проповедники Ятуна недаром говорят: «Слабые рушат города и наследуют царства».
Помолчала и с упреком добавила:
– Как же получилось, что вас победили в поединке?
Марбод, сжав зубы, показал обломок меча:
– Колдовство Арфарры. Так не рубят сталью сталь.
Девушка провела пальцем по оплавленному срезу и кивнула, хотя мало что понимала.
– Но он достойный противник, – шепнула она. – Мне сказали… – и осеклась. Она хотела повторить то, что говорил Неревен, но вспомнила, как теребила длинные волосы послушника – и замолкла. А вместо этого повторила рассказ эконома Шавии о сцене в покоях государыни Касии.
– Как там, должно быть, красиво, – шепнула, поцеловала и пропала меж деревьев.
* * *
Из заброшенной беседки на краю бывшего пруда Неревену было хорошо видно, как Марбод гладил Айлиль и мял ее платье, а о чем они говорили – слышно не было. «Жалко, – подумал Неревен, – что шакуников глаз есть, а шакуникова уха – нет».
* * *
Марбод завернулся в плащ королевского лучника, перемахнул через садовую стену, смешался с праздничной челядью и без помех прошел через замковые ворота. Никто даже не обратил внимания, что стрелы в колчане – с белым оперением, без положенной черной отметины.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});