ростом – фигурная, налитая, и вправду самоварная женщина. Вдруг наклонилась и как-то легко и свободно подхватила его на руки, прижала к своей объемистой груди. И, твердо ступая, вынесла его из мгновенно затихшего зала. Корявый швейцар только распахнул перед ней двери настежь.
– Царица! – изумленно выдохнул он.
– Одолжи мужика, – окликнули на улице какие-то проститутки.
– Перебьетесь, самой нужен, – ответила она, не оборачиваясь.
– Отпусти, твоя взяла, – попросил он, стараясь вывернуться. Но она только крепче сжала его своими могучими руками.
– Не дрейфь, донесу.
Теплым вечером по Тверской, озаренная огнями вывесок, шла статная женщина и несла на руках взрослого мужчину. Он более не сопротивлялся, он отдался стихии, его покачивало на ходу, казалось, его уносит на слоне в какой-то индийский неоновый праздник, в темную зыблющуюся разноцветными змеями воду.
До ее дома было не менее полутора километров, но все под гору. Хотя после какой-то нелепый очевидец и завистник, возможно, с чужих слов, рассказывал, что в гору, пыхтя, обливаясь потом и, прощу прощения, попердывая, Генриха несла куча орущих девок. А потом бросили на рельсы и разбежались с криком.
Нет, бережно, как дитя, и все под гору до самого дома на Петровке несла Даля свою драгоценную ношу. Милиционеры отдавали ей честь, прохожие долго смотрели вслед, а машины, особенно «мерседесы», ехали тихо рядом и оттуда из темноты раздавалось восторженное прицокивание и причмокивание восточных людей. Генрих даже задремал после выпитого. И так и не очнулся, когда бросила его на просторную, как море, постель и он блаженно утонул в ней на много ночей. Лишь зеленый отсвет рекламы пробегал вверху по потолку.
ЛЯГУШОНОК ИЩЕТ БАБУ, – кто-то начертил мелом на дверях ее квартиры. И долго эту надпись никто не стирал.
4
Недавно разбирал я твои черновики в чемодане. Надо было выбрать сказки для посмертного издания. Разные записи обнаружил я там.
«…В 2 ч., зайти к машинистке Ане, объяснение в любви в 4‐х экземплярах…
…Розы сорта «стойкий оловянный солдатик» – найти обязательно для Иры (балерина – не забыть).
…Красные кленовые листья лежали на дорожке, как отпечатки гусиных лапок.
…Главный редактор М. И. Великанов издательства МАЛЫШ, а я – мальчик-с-пальчик, все равно обману.
…Троллейбус Окуджавы не был последний. За ним шел мой – синий бегемот, у которого светятся в животе лампочки.
…Вижу мир сквозь огромную каплю росы, выпукло.
…Женщина была такая большая и помятая, что хотелось разгладить ее утюгом, чтобы потом завернуться в нее, как в блин…
…Чувствовал себя муравьем, но от соска до подмышки добежал резво…
…Спать в ней, как в постели, гулять, как в свежей зеленой роще, смотреть в нее, как в небо, – жить и умереть в женщине».
5
Тем не менее ты всегда от них уходил.
От «императора» тоже. Однажды она потеряла тебя в своей собственной квартире. Только что лежа у кафельной печки – декоративного элемента – и держа между пальцами тонкий костяной мундштук, ты разглагольствовал о гениях вообще, то есть от печки. Моцарт был у тебя запечный сверчок, пиликающий на своей скрипочке. Ганс Христиан Андерсен – длинноногий аист, совал нос в каждую печную трубу. Разгорался седой Овсей Дриз – белое пламя. Даля готовила поздний завтрак, а за спиной у нее реяли гении в сигаретном дыму.
Вдруг… оборвалось на полуслове. Даля оглянулась: на тахте никого не было, лишь в синем плавающем тумане курчавилась пушкинская бакенбарда. Но и она вскоре исчезла. Более чем странно, скажете вы. И будете совершенно правы.
Конечно, «император» заглянула и в ванную, и под тахту, туалет нараспашку – никого. А уйти никуда не мог.
Даля перерыла все простыни, ища тебя в платяном шкафу. Может быть, на запах лаванды ты ушел в эту снежную белизну.
Распахнула холодильник. Ни в одном кубике льда ты не сидел. И в кастрюле в холодном борще ты не плавал тоже. Она не знала, что и думать.
И вдруг послышался слабый запах табачного дыма – твоих сигарет. От письменного стола. Дым выходил между картонных страниц бархатного семейного альбома.
Даля раскрыла наугад – и точно, глянцевая пожелтелая фотография: ты сидел, покуривая, на венском стуле среди нескольких бородатых молодых людей, в одном из которых она узнала своего прадедушку. О чем они говорили, Даля не слышала, но Генрих был явно раздосадован, что она таким бесцеремонным образом прервала их деловую беседу.
– Ну вот, опять ты, – сказал он, небрежно отделяясь от фотографии. – Мы совсем было договорились об организации нового издательства на паях «Сфинкс». А теперь доверие ко мне, боюсь, несколько подорвано. А среди купечества доверие – это все.
6
Ты всегда от них уходил.
Незадолго перед тем, как исчезнуть навсегда – ускользнуть от всех, ты написал рассказ, который по независящим от нас причинам не сохранился. Постараюсь передать его своими словами, как запомнил.
Я и ты сидим на длинной скамье на белой от солнца набережной. Причем я рыжий, толстый, бурлескный и засыпаю.
Идут, похохатывая, две девушки. И мы понимаем (я сквозь сон), что это они нам похохатывают. Мы устремляемся вслед, подхватываем их под локотки, похохатывая (я – не просыпаясь). Похохатывают море, чайки. И, покачиваясь, явно похохатывая, белый прогулочный катер готов отойти от причала.
Одна, с кудряшками, достается мне – жизнелюбу, причем я не просыпаюсь.
С другой (высокая шея – поворот головы, как говорится, поворот от ворот) завязывается интересный разговор.
Солнечные блики восходят от моря по белому борту, по платью, по свежему девичьему лицу, лишая его индивидуальных черт. И наконец-то ты спрашиваешь у этого обобщенного существа то, что интересовало тебя всю твою жизнь.
– Что вы думаете обо мне? Вы все – обо мне?
– Вы странный, непохожий на других – и в очках.
– И больше ничего?
– Товарищ у вас смешной – и все время спит. А у вас в очках отражается: чайки пролетают.
– Просто я сам себя выдумал.
– Вы художник?
– Я Сказочник.
– А, знаю! На радио, рассказываете сказки. Дудите, мяукаете, кукарекаете!..
– Ну, я бы сказал, не совсем так… Кукарекаю, но на свой особенный лад.
– А я вас помню! Вы такой скромный! Это вы. Однажды вы трубили слоном. В детской передаче.
Смешно было отпираться.
– Да, это я.
– А товарищ ваш тоже на радио? Что он делает?
– Он изображает чайник. И всегда кипит.
– Так вот почему он все спит, даже похрапывает. Наверно, выкипел весь, бедняга. А все кругом – никто и не знает, что вы такие знаменитые.
– Получается, что все нас слышали, но не видели!
– Да! Вы такие знаменитые