Многие наши пациенты были молодыми, сильными и здоровыми на вид, их не истощила длительная болезнь, поэтому мне было особенно мучительно видеть их последнюю схватку со смертью.
Я с ужасом наблюдала, как жизнь сражается со смертью, ожидая последнего вздоха, и с испугом смотрела на внезапно ставшее неподвижным и безжизненным тело.
Некоторые, чувствуя приближение конца, разговаривали со мной, выражая последние желания, передавая послания своим близким. Я очень боялась этих разговоров, однако никогда не пыталась от них уклониться.
Две смерти врезались мне в память. Однажды к нам привезли солдата с тяжелыми ранами и переломом черепа. Он не говорил, и мы не могли определить почему — из за перелома черепа или по какой то другой причине. При нем не было документов, а писать он не умел, поэтому мы не смогли узнать, кто он и откуда. У него не было никаких шансов поправиться, однако он прожил несколько дней. Большую часть времени он лежал в забытьи, и в те редкие минуты, когда к нему возвращалось сознание, его темные, глубоко посаженные глаза молча блуждали по палате. Он ничего не бормотал, не стонал, и губы его не шевелились; он только смотрел на нас, и все его невысказанные желания сконцентрировались в его глазах.
Я часто подходила к его кровати и каждое утро перевязывала страшные раны. Казалось, он узнает меня. За несколько минут до его смерти я стояла около него, глядя на его маленькое загорелое жалкое личико. Он медленно открыл глаза и повернул голову ко мне. Он явно пришел в сознание и узнал меня. Долго и внимательно смотрел на меня, потом его лицо осветилось едва заметной робкой улыбкой. Я наклонилась к нему. Из его глаз, по–прежнему устремленных на меня, выкатились две слезинки и медленно сползли по щекам. Он чуть слышно вздохнул и умер.
Еще одну смерть я никогда не забуду — смерть ребенка, дочь молодого священника, который отпевал покойников в нашем госпитале. Он недавно овдовел; а поскольку священники должны были жениться до посвящения в сан и не могли вступать в повторный брак, вместе с женой он потерял все шансы на семейную жизнь.
Единственным утешением для него стала маленькая дочка лет четырех или пяти. Он был очень беден, никто ему не помогал, но девочка всегда выглядела чистой и опрятной. Иногда он по моей просьбе приводил девочку в госпиталь, и я угощала ее яблоками, а при случае дарила новое платье.
И вдруг ребенок заболел. Ее осмотрел доктор Тишин и поставил диагноз — менингит. Когда через несколько дней улучшение не наступило, я договорилась, чтобы ее положили в госпиталь в отдельную комнату.
Она надолго впадала в забытье, дышала с трудом; лишь по рефлекторным движениям рук и подрагиванию маленьких пальчиков можно было понять, что она все еще жива. Отец часто навещал девочку и часами стоял у ее кровати. Его присутствие, казалось, успокаивало ее, даже когда она была без сознания.
Прошло две недели. Ближе к вечеру я сидела с отцом Михаилом и доктором Тишиным. Старуха Зандина пришла за Тишиным.
— Наша Танюша умирает, Виктор Иванович. Я послала санитара за ее отцом.
Мы с Тишиным поспешили в комнату девочки. Она скорчилась на кровати, откинув голову назад; из горла вырывалось хриплое дыхание. Мы ничего не могли сделать. Когда прибежал ее отец, девочка уже умерла.
Войдя в комнату, он окинул нас испуганным вопрошающим взглядом и по нашему молчанию понял, что произошло. Он приблизился к кровати, опустился на колени и застыл, положив голову на маленькую белую ручку. Такой простой, даже обыденный жест, но в этой молчаливой фигуре, стоявшей на коленях у кровати, было столько безутешного горя и страданий.
Тело положили в гроб. Два дня спустя отец отслужил над ней панихиду. Было видно, что вместе с ней он похоронил все, что связывало его с жизнью. Через несколько недель он уехал из Пскова, и мы узнали, что он ушел в монастырь.
2Прошла зима, приближалась Пасха — большой светлый русский праздник. Ожидание праздника нарушило однообразие жизни нашего госпиталя. Мы начали готовиться к нему за неделю. Замешивали тесто, жарили молочных поросят, красили яйца. Под руководством Зандиной вычистили все палаты и вымыли окна до блеска.
Шла Страстная неделя, и мы ходили в церковь на службу, торжественную и печальную, наполненную поэтическим и трогательным смыслом.
Отец Михаил теперь почти весь день проводил в церкви, сидя в своем инвалидном кресле, руководил службой, присматривал за хором; накануне Пасхи он подсказывал, как правильно украсить церковь. Ученицы церковно–при–ходской школы, с которыми в обычное время мы редко встречались, пели в хоре и помогали нам украшать церковь. Как только выдавалась свободная минутка, мы, сестры, заглядывали в церковь и на кухню. Повсюду царило радостное оживление.
Православная церковь начинает пасхальное богослужение с короткой службы в полночь Страстного воскресенья, и после этого служат обедню. На эту службу я пригласила главнокомандующего северным фронтом, чей штаб в то время располагался в Пскове, губернатора города и других высокопоставленных чиновников.
Задолго до назначенного времени наши раненые в новой одежде с напомаженными волосами выстроились ровными рядами. Сестры в хрустящих накрахмаленных передниках и косынках бесцельно сновали вверх–вниз по лестницам. Врачи, чувствовавшие себя неуютно в тесной форме с высокими воротничками, мерили шагами лестничную площадку, спотыкаясь о свои шпаги. За иконостасом шептались священники, ученицы тихо стояли на хорах, весело переглядываясь с ранеными.
За несколько минут до полуночи прибыл главнокомандующий в сопровождении офицеров и городских чиновников. Они вошли в церковь, звеня шпорами, и заняли свои места.
Тогда священники вышли из за алтаря и встали в ряд. Все держали зажженные свечи. Служба началась. После первых слов молитвы священники запели гимн, через мгновение его подхватили звонкие юные голоса. Торжествующие ноты пасхального псалма раздавались все громче и громче, все радостнее звучал гимн вечной надежде и вечной жизни.
После службы я обошла палаты вместе с Зандиной и санитарами, которые несли корзины с фарфоровыми яйцами, шоколадом и мылом в форме яиц для всех раненых. В последней палате лежали пациенты со столбняком. Трое особенно тяжелых больных лежали на кроватях, по бокам которых были прибиты планки, чтобы они не упали во время судорог. В палате постоянно дежурили несколько сильных санитаров. Однако все трое радостно улыбались, когда я подошла к ним и вручила каждому фарфоровое яйцо с красным бантом.
Потом я присоединилась к остальным сотрудникам госпиталя, для которых я тоже приготовила небольшие подарки. Все вместе мы устроили веселый праздник и разошлись только под утро.