Было томительно тепло, и паутинки реяли в воздухе. И все же чувствовалось в воздухе что-то такое… слишком свежее, слишком острое, словно где-то вдали – о, вдали-вдали! – уже похрустывал снежок.
– Выходим, – скомандовал Виктор. – Выходим и накрываем на стол. Если кто-то и умрет, то я. Сейчас, от голода.
У Эли дрогнули губы и расширились глаза, но она выбралась из «Мазды» и протянула Любе свою торбочку:
– Вот, пироги… я их нарочно сегодня напекла… как бы для Женьки, он их так любил… а тут вы, я подумала – ну, фантастика, вот совпадение!
– А я думала, вы их Казаковым хотите отдать, – усмехнулась Люба.
– Да нет, зачем им мои пироги, тетя Клава гораздо лучше стряпает, мне с ней не сравняться, – грустно сказала Эля. – Никогда.
– Я просил всех молчать, – сухо напомнил Виктор и достал из багажника плащ-палатку и клеенку, а также три старые, Люба их помнила, старые-престарые рыбацкие куртки. И эту плащ-палатку помнила…
Виктор собрал все в охапку и потащил под березы.
Люба с Элей шли за ним, даже не осмеливаясь переглянуться, не то что словом перемолвиться.
Раскинули подстилку, сверху клеенку, потом куртки положили.
– Это стулья, – пояснил Виктор, – а это стол.
Поставили на «стол» бутылки, положили еду, сели на «стулья». Виктор сноровисто разломал курицу, Люба подала ему пачку влажных салфеток – руки вытереть. Эля все молчала, странно глядя на курицу. Ее пирожки лежали тут же, такие красивые, что Люба просто не могла дождаться, когда возьмет хоть один.
Или неудобно? А, ну и ладно, невозможно же удержаться! Взяла и откусила. Боже ты мой… почему, ну почему у нее в жизни не получалось такое вот тесто?!
– Ну, давайте, – сказал Виктор, разлив в пластиковые стаканы настойку и поднеся Любе с Элей. – Давайте за знакомство, а также за прояснение всех и всяческих непоняток.
Себе он плеснул пива. Чокнулись, выпили, Виктор схватил кусок курицы и вгрызся в него. Люба уткнулась в пирожок, а Эля взяла помидор.
– Ты что, – сказал Виктор, через две секунды наливая по второй, – вегетарианка?
Эля качнула головой.
– Ешь, не стесняйся, я самую большую куру выбрал, тут всем хватит! Ну, за что?
– Или ты не любишь курицу? – спросила Люба, жуя четвертый пирожок, ужасно стесняясь и вовсю отвлекая от себя внимание разговором.
– Люблю, просто не могу! – воскликнула Эля. – Мы с Женькой только по грилям и ходили, он все смеялся надо мной.
– А почему же не ешь? – воскликнул Виктор, а Люба, детективные способности которой восстановились от еды и вкуснейшей настойки, прямо спросила:
– Из-за Ивана?
Эля кивнула. И тут же спохватилась:
– Откуда вы знаете? Вам Денис рассказал? Могу себе представить…
– Не можешь, – сказала Люба, уже с совершенно спокойной душой беря пятый пирожок. – Честное слово, не можешь. Но ты курицу все же ешь. В знак победы над врагом. Потому что если мы здесь втроем сидим, то им – Ивану, Денису, Эльке – ничего не удалось. Ничего из того, что они задумывали. А нам, очень может быть, удастся… пока еще не знаю только, что именно, но удастся. Так что… давай ешь. Налей еще, Витя. И – смерть врагам.
Эля испуганно хлопнула ресницами.
– У нас когда-то, давным-давно, когда мы еще на старой квартире жили, – пояснила Люба, – был старый сосед, который войну прошел. Он всегда второй тост поднимал за нашу победу и смерть врагов. Мы привыкли. Это и у нас в семье велось, пока…
Она хотела сказать: «пока мы не развелись», но сказала иначе, чтобы не смущать никого:
– Пока не переехали на другую квартиру.
– Да, – угрюмо кивнул Виктор и отхлебнул пива, – пока не переехали, да.
– Смерть врагам, – тихо повторила Эля и отпила настойку. И взялась за курицу.
Спустя минуту Виктор и Люба уже не ели, а смотрели, как ест она. Давно они не наблюдали такого светлого, детского – и в то же время почти греховного удовольствия от еды! Сразу было видно, что это впрямь любимое Элино блюдо. Проворно шевелились тонкие пальцы, раздирая мясо, мелькали острые зубки, круша мелкие, мягкие косточки, розовый язычок изящно облизывал яркие нежные губы, иногда она смахивала прилипшую к щеке капельку жира, и улыбалась, и задумчиво поднимала глаза к небу, и взглядывала изредка на Любу с Виктором, словно извиняясь, и снова бралась за курицу… Она сгрызла обе ножки, и оба крыла, и шею, и попку, а от белого мяса отказалась, и Виктор, который, видно, уже и его готов был пожертвовать этой фанатке курицы-гриль, вздохнул с облегчением, потому что именно белое мясо он любил в куре больше всего. Он съел мясо, а Эля потом еще и кожу, им снятую, деликатно докушала. И запила настойкой (теперь пили уже без тостов), а потом еще ананасным соком, и съела апельсин, и вытерла пальцы о влажную салфетку, и чуть смежила глаза, из которых исчезло наконец усталое, тоскливое выражение.
– Так, – деловито сказал Виктор, – где тут были еще пирожки с капустой?
Люба пила сок и делала вид, что не слышит.
– Ой, извините, – встрепенулась Эля, – я их так мало взяла, извините…
«Мало» – это был всего лишь десяток. Впрочем, наверное, по деревенским меркам и впрямь мало. Но по меркам раздувшегося до предела Любиного желудка, пожалуй, многовато.
Она неприметно сунула руку под свитер, расстегнула верхнюю пуговку джинсов и сказала ласково:
– Витя, ты мятных пряничков покушай. Они мягкие, свежие. Ты же любишь мятные пряники, правда?
– Правда, – сказал Виктор и взял пряник, – а теперь поговорим. Что там насчет Эльки?
– Стоп, – прервала его Люба. – Что там насчет смерти?
Эля вздохнула, и тоска вновь омрачила ее глаза.
– В общем, – с запинкой проговорила она, – я влюбилась в Женю, а он вроде бы в меня. Мы встречались, он велел мне его ждать из Америки. И мы тогда поженимся, как он вернется. Он вообще хотел пожениться сразу, еще до поездки, но Денис сказал, что ему визы не дадут, и мы решили отложить.
Виктор ошалело покрутил головой.
– Господи милостивый, – проговорила Люба сдавленно.
– Извините, – пробормотала Эля. – Я понимаю, для вас это как бы новость, но Женька… он сначала хотел, а потом расхотел, вот и вам ничего не сказал.
– Да ничего, продолжай, – кивнула Люба.
– Ну вот, – вздохнула Эля. – А за мной тут ухаживал один человек…
– Иван, мы в курсе, – кивнула Люба.
– От Дениса?
– Успокойся, словам Дениса я меньше всего доверяю, – сердито заметила Люба. – Независимое расследование провели, скажем так.
Виктор довольно хмыкнул.
– Ухаживал, значит… – Эля помолчала, подбирая слова. – Перед самым Женькиным отъездом из Болдина ночевали у нас, в нашем большом доме. Иван тоже там был. И ночью он через окно залез ко мне в комнату. Я думала, от него отбиваться придется и кричать, но стоило мне сказать: «Как вам не стыдно!» – и он сразу ушел. Но снова полез через окно. А это второй этаж… Он сорвался и упал. Ничего не сломал себе, но закричал, и все проснулись, высунулись из окон… словом, понятно стало, чтó было. А он еще так хохотал и такой довольный вид имел… Женька разозлился до ужаса! Я его уговаривала, умоляла, но нет, он был просто как сумасшедший, а еще Денис его подзуживал, мол, что за глупости, верить, будто девчонка станет ждать, когда такой человек за ней ухаживает. Да и ты, мол, хорош, нужна бы она тебе была, ты бы сам, дескать, к ней в комнату влез! Я видела, как Женька взбешен, как он жалеет, что в самом деле не… И я тогда подумала: ведь я его люблю, дороже его никого у меня на свете нет. Я подумала – если он не верит, что у меня ничего не было с Иваном, я ему… ну, это… предложу проверить… понимаете? И он увидит, что я еще не… ну, это… Понимаете?