Нет, не в Нике — я отлично понимал, что она просто молодая дурёха. Да, хитрая и изворотливая, но не лишена совести, раз призналась. Могла бы и дальше продолжать этот спектакль.
Я был разочарован в Марине.
Я всегда считал её хорошим человеком. Выходит, ошибся?
Разве по-настоящему хороший человек способен на такие поступки? Это же отвратительно. Да, я понимаю, что обидел её и ей больно, но разве это может быть оправданием такой дичи?
Причина ей нужна, чтобы развестись, охуеть. А то этих причин у неё нет! Да их до хрена! Взять хотя бы Маринкину беременность. Чем не причина? Разводись и выходи замуж за Антошку. Совет вам да любовь, как говорится.
Какой же шлак, прости господи. В жизни настолько хреново не было. Даже когда Марина всё узнала, даже когда наговорила гадостей в тот вечер, признаваясь в измене. Потому что тогда я понимал — сам виноват. И был разочарован больше в себе, чем в Марине.
Сейчас же она, казалось, убила во мне то, что давно составляло мою суть и поддерживало все эти годы. Питало стремление измениться и всё изменить, стать лучше… Всё это было ради любви к Марине. Ради самой Марины, которую я считал самым лучшим, самым чистым и добрым человеком на свете.
Но больше я не мог так считать.
Да, теперь это было невозможно.
Всё — невозможно…
100
Марина
Сообщение от Ники я увидела только утром, хотя пришло оно поздно вечером. Но во мне, как только я узнала про беременность, будто включилась дополнительная программа — настройка на сон, и по вечерам я теперь засыпала гораздо быстрее, да и ночью спала не просыпаясь. Несмотря на тревожные мысли, которые не проходили.
Я собиралась во всём признаться Сашке, когда он приедет в субботу. Нет, про Нику рассказывать я бы не стала — это было выше моих сил. Но беременность надо было обсудить уже не теоретически.
Однако жизнь вмешалась в мои планы, в очередной раз напомнив, что всё тайное обязательно становится явным. И что не следует играть судьбами людей, думая, будто имеешь на это право, потому что тебя когда-то обидели. Рано или поздно всё равно придётся упасть лицом в асфальт.
Сначала я заметила не сообщение в мессенджере, а оповещение от банка и обалдела, увидев, какая сумма была зачислена мне на счёт. Это же три-четыре мои зарплаты! С чего вдруг такая щедрость и от кого?
И только потом я обратила внимание на краткое сообщение от Ники. Причём ответить я на него не могла — видимо, она бросила мой номер в чёрный список.
«Марина, я возвращаю вам все деньги. Я не могу ими воспользоваться, потому что Саша перестал быть для меня чужим человеком. Я его люблю. И я ему во всём призналась».
Дочитав сообщение, я выронила телефон из ослабевших рук. Он упал на пол углом — и по экрану моментально зазмеилась огромная ветвистая трещина, похожая на потёки грязной воды на стекле.
— Во всём призналась… — прошептала я, мгновенно холодея. Внизу живота заныло, но я не обратила на это никакого внимания. Схватила упавший телефон и немеющими пальцами попыталась набрать Сашкин номер.
«Абонент не отвечает или временно недоступен», — ответил мне равнодушный автоматический голос. Один раз, два, три… на десятый я просто осела на пол в своей комнате, не представляя, что делать. Забыла даже, что собиралась идти будить Дашу.
Ника написала примерно семь часов назад. Семь часов! И за это время Сашка ни разу не позвонил мне, чтобы хотя бы просто наорать. Не написал даже банального: «Сучка ты, Марина». Он просто молчал, и это было хуже всего.
Я знала, что это значит. Особенно — для отходчивого Сашки, который вообще почти не держал ни на кого зла и быстро всех прощал. Если за семь часов он так и не позвонил и не написал мне, значит, его разочарование пустило слишком глубокие корни. Как трещина на стекле моего телефона — как ни старайся, а её ничем не заклеить и не скрыть. Да и сам телефон стал барахлить, отказываясь работать.
Сашка не хотел со мной общаться. Он даже не пожелал спросить у меня банальное «за что?» — не говоря уже о том, чтобы высказать мне свою боль и обиду. И это меня сейчас почти убивало.
Но самое главное, из-за чего я тихонько выла, сидя на полу, сжимая телефон и раскачиваясь из стороны в сторону, — это осознание того, что с Сашкой после всего услышанного могла случиться беда. Большая, огромная, непоправимая, по сравнению с которой то, что он когда-то сотворил с моей жизнью, то, что я сотворила с его душой, связавшись с Антоном и Никой, — казалось сущей ерундой.
Только бы он был жив! Пусть у него просто сел телефон. Или Сашка его потерял. Или телефон украли. Только бы Сашка был жив!
— Марин, ты чего? — в комнату с круглыми глазами заглянула встревоженная Лиза. — Что… Ты почему сидишь на полу? И почему плачешь?
Я не плакала — глаза были сухими. Я просто зачем-то раскачивалась, сжимая телефон сведёнными пальцами, и повторяла про себя все молитвы, которые меня когда-то заставляла учить наизусть мама.
— Сашка… — выдохнула я и всхлипнула, с отчаянием глядя на Лизу.
Она тут же перепугалась, аж позеленела — и я неожиданно вспомнила, что говорю ещё с одной беременной женщиной.
— Что, что с Сашкой? — Лиза вошла в комнату и закрыла дверь. — Говори, Марин, не томи. Он жив?
— Я… не знаю. У него недоступен телефон.
— Ну, может, разрядился, — Лиза моментально порозовела, перестав выглядеть перепуганной. — Что ты переживаешь? У них со Славкой и Алексеем Дмитриевичем сегодня встреча назначена на раннее утро, они там все уже должны быть. Сейчас я Славке позвоню, а ты пока с пола вставай, ещё не хватало застудиться.
Мы не успели — ни я встать с пола, ни Лиза набрать номер Славки. Он позвонил сам.
— Алло… — пробормотала Лиза, сняв трубку, и поставила громкую связь. — Слав, а Сашка в офисе?
— В том-то и дело, что нет, — голос у Славки был напряжённым. — И дозвониться мы ему не можем. Как и Марине.
— Марина-то тут, просто она телефон уронила. — Лиза вновь позеленела. — И она не знает, где Сашка.
— Плохо. Я надеялся, что знает. Это всё очень странно, на него не похоже. Надо больницы обзванивать.
— Да, хорошо, мы… — начала Лиза, опустила голову, посмотрела на меня… а затем отшатнулась назад, издав какой-то странный то ли вскрик, то ли всхлип. — Ох, Марина! Нам, кажется, нужна скорая…
Я тоже посмотрела вниз — и окаменела, понимая, что всё это время меня выворачивало изнутри не только по причине душевной боли.
Подо мной по светло-бежевому паркету быстро растекалась ярко-алая лужа свежей крови.
101
Сашка
Не помню, сколько я выпил в ту ночь. Я не считал.
Заехал по пути хрен знает куда — рулил-то я не разбирая дороги, — в какой-то бар, заказал там себе коньяк и что-то на закуску, сел за столик и принялся пить рюмку за рюмкой, надеясь заглушить резкую боль внутри себя. Непримиримую, отчаянную, грызущую. Так, наверное, плесень прогрызает некогда свежий продукт, стремясь превратить его в нечто неузнаваемое и дурно пахнущее.
Не помогало.
Я пил и пил дальше, почти не соображая, что делаю. Кажется, в какой-то момент я начал плакать, словно ребёнок, подвывая собственному горю, и ко мне кто-то подошёл. Этот кто-то что-то говорил, но я не слышал, да и не слушал — мне было плевать.
Немного оживился я, только когда меня подхватили под мышки и попытались куда-то повести. Постарался объяснить, что я сижу тут вполне законно и вообще ещё коньяк не допил, но язык заплетался, да и руки не слушались — кажется, одной из них я едва не заехал кому-то по лицу.
— Мужик, тебе хватит, ХВАТИТ! — почти орал кто-то мне на ухо. — Давай, пошли на улицу, продышишься. Пошли-пошли!
Я шёл. Куда меня ведут, с кем я — не понимал. Я совсем ничего не понимал, даже то, что сделала Марина, начинало растворяться в моей памяти. Как будто алкоголь, резко ударив в голову, размягчил мозги, сделав их похожими на желе. Да я и в целом ощущал себя желе — конечности не слушались, голова кружилась, и если бы не двое поддерживающих меня с разных сторон людей — точно грохнулся бы.