Веселья у нас не получалось.
— А я недавно была в церкви, — сказала Нина.
— Ты? Это еще зачем?
— Ставила свечку. Просила бога, чтобы он помог нам с пьесой.
У меня все оборвалось внутри. Что она испытывала, какие душевные муки ее терзали, если тайком ходила в церковь и за помощью обращалась к мифическому богу?! Я молча поднес ее руку к губам.
— Все будет хорошо, — еле слышно произнесла она.
Я очень сомневался в этом, но не возразил.
Мне опять снилась Нина на белом коне. Этот повторяющийся сон стал неотъемлемой частью моей жизни, и когда я не видел его или видел что-то другое, то просыпался с таким чувством, будто меня обманули.
Два часа я приводил в порядок свою комнату. Рукописи пьесы, черновики, наброски были собраны и перевязаны бечевкой. Теперь они будут пылиться на шкафу. Протертая пишущая машинка, несмотря на старость, блестела черным лаком. Я положил ее в футляр. Щелкнул замок.
Я оставил машинку в парикмахерской у Ашота, а в десять, когда Леван ушел на планерку, забрал и отвез в комиссионный магазин.
Прежде чем подняться в отдел, я зашел к Ашоту.
— Постричь и помыть голову, — сказал я.
— И все бесплатно? — сказал Ашот.
— Все за деньги!
— Извини. Я не знал, что ты не в духе. Думал, перекинемся шутками, — сказал Ашот и принялся за работу. — Серго-джан, этого бедолагу Карло освободили?
— Пока нет.
— Почему, Серго-джан?
— Не знаю.
— Есть надежда, Серго-джан?
— Надежда всегда есть.
Поднявшись в отдел, я сказал Левану, что уезжаю на три недели.
— Куда? — удивился он. Амиран был в санатории, Мераб еще не возвратился. С моим отъездом всю работу в отделе пришлось бы выполнять Левану и Гарри.
— В Цхалтубо.
Леван о многом догадывался и не стал ни о чем спрашивать.
— Хорошо, езжайте.
Лишь позже он спросил:
— Что с пьесой?
Я коротко рассказал.
— Что вы собираетесь делать?
В который раз мне задавали этот вопрос за последние дни!
— Еще не знаю.
Зазвонил телефон. Я взял трубку и услышал голос Дато:
— Как поживаешь, Серго?
— Твоими молитвами.
— В таком случае ты должен быть счастливейшим человеком. Я день и ночь молюсь…
Я перебил его.
— Извини, Дато, у меня полно дел. Завтра уезжаю в Цхалтубо. У тебя что-нибудь срочное?
— Неужели я стал бы беспокоить тебя иначе? Очень срочное. Через минуту буду у редакции. Поедем в тюрьму.
— В тюрьму? Зачем?
— Как зачем, Серго! Карло освобождают!
Я онемел от радости.
— Серго, слышишь? Карло освобождают! — крикнул Дато и засмеялся как безумный. — Ты сегодня должен быть с нами.
— Карло Торадзе освобождают, — сказал я Левану.
— Серго, ты слышишь меня? Ты должен быть с нами!
— Нет, Дато. Не буду вам мешать, — наотрез отказался я.
Получив гонорар, я поехал на вокзал за билетами, но по дороге велел шоферу такси развернуться.
— Сначала подъедем к тюрьме.
Метрах в двадцати от тюрьмы я попросил остановить машину. В тени зеленых ворот я увидел Дато с родней. Он поддерживал под руку пожилую женщину в черном, видимо, мать.
Не знаю почему, но я волновался и нетерпеливо глядел из такси на дверь в воротах.
Солнце жгло, и шофер вышел из такси. Пот струился по мне. Но я оставался в машине, опасаясь, что Дато ненароком заметит меня.
Наконец дверь в воротах приоткрылась и выпустила Карло Торадзе. К нему бросились родные.
— Поехали, — сказал я шоферу.
Нина перешивала платье. На стуле лежал раскрытый, наполовину уложенный чемодан.
— Ты был у матери? — спросила Нина.
— Нет, не успел. Забегу завтра перед поездом.
— Меня совесть мучает.
— Почему?
— Увожу тебя, когда она больна. Не говоря уж об остальном.
— Вчера она чувствовала себя гораздо лучше. Об остальном не думай. В Цхалтубо у нас будет достаточно времени и подумать, и обсудить, как жить дальше.
Она оставила шитье, подошла ко мне и, опустившись, положила голову на мои колени.
— Ты даже не представляешь мою радость. Я так рада, что мы едем, понимаешь, едем вместе и будем вместе, что у меня есть ты. — Нина запнулась и виновато произнесла: — Слов не хватает… Может быть, там вдали от Тбилиси сумею сказать то, что хочу тебе сказать сейчас. Я должна. Я сумею. Вот увидишь…
— Нина!
Она подняла голову. Я поцеловал ее в мокрые от слез глаза.
— Я люблю тебя. Очень люблю.
Она улыбнулась.
— Это я очень люблю тебя.
Зазвонил телефон.
— Насчет собак, — сказала мне Нина, прикрыв трубку рукой. — Что ей ответить?
— Что ты не будешь покупать собак, поскольку это противозаконно и вообще живых существ не продают.
— Сережа, ты убежден, что я должна отказать ей?
Я был против собак, против иллюзиона. Я надеялся, что сон сбудется и Нина встанет на Бармалея. А там посмотрим…
— Скажи, что уезжаешь и позвонишь по возвращении.
Повесив трубку, Нина поставила на проигрыватель пластинку и принялась за шитье.
— Вчера я видел Карло Торадзе…
Накануне я сообщил ей только об освобождении Карло. В большем и не было необходимости. Но я не мог ничего от Нины скрывать. Мне казалось, что я обманываю ее.
Нина промолчала.
— Издали, — сказал я. — Подъехал к тюрьме.
— Не удержался? — спросила она, не поднимая головы.
— Не удержался, — признался я. — Дато собирается приехать вместе с ним в Цхалтубо. Ты не возражаешь?
— Что с тобой поделать? Пусть приезжает, только ненадолго.
— Конечно, ненадолго, — засмеялся я.
— Ты когда-нибудь был в Цхалтубо?
— Заезжал на час. Это рядом с Кутаиси. Красивое место, но скучное.
— Зачем же ты едешь?
— Лечиться.
— Лечить меня. — Нина снова подошла ко мне. — Я знаю, я все знаю…
— Начало двенадцатого. Ты не успеешь закончить платье.
— Черт с ним, с платьем! Я мечтала о нашей поездке, все равно куда, но не верила… А вдруг теперь, с сегодняшнего дня, все мои мечты будут сбываться? Что тогда?
— Тогда ты станешь самым счастливым человеком в мире.
— Стану. Вот увидишь, стану!
— Почему ты так уверена?
— Потому что я очень хочу этого.
Зазвонил телефон.
— Просят тебя, — сказала Нина, протягивая трубку.
— Меня? Не может быть! — я взял трубку. — Слушаю!
— Вы Серго Бакурадзе? — спросил взволнованный женский голос.
— Я.
— Вашей маме очень плохо. Немедленно приезжайте.
— Еду! — Я бросил трубку и схватил пиджак.
— Сережа! Приди в себя! Я третий раз спрашиваю — что случилось?
— Маме плохо!
— А кто звонил?
— Не знаю. Соседка, наверно.
— Как же так? Ты даже не спросил, кто она.
— Какое это имеет значение?! О чем ты говоришь?!
— Сережа, ты никуда не пойдешь. Здесь что-то не так.
— Нина! — Не знаю почему, но я выложил из бумажника на стол железнодорожные билеты и отложенные для поездки деньги. — Скоро вернусь. Или позвоню.
Я выбежал на улицу. Было темно. Глядя под ноги, чтобы не споткнуться, я быстро шагал по выщербленным бетонным плитам.
Хлопнула подъездная дверь. Застучали каблуки. Я обернулся. За мной бежала Нина.
— Я с тобой. — Она взяла меня под руку. — Боюсь оставаться одна.
— Ты боишься совсем другого.
— Да, боюсь. Разве мама знает номер моего телефона?
— Нет.
— Тем более его не может знать соседка.
Я задумался.
— Ты права. Но я должен убедиться, что с мамой все в порядке.
— Сережа, вернемся. Подозрительно все это.
— Не бойся. Идем.
Она вздохнула.
— Как скажешь.
Фонари уже не горели. Улица была темной и пустынной. Лишь в десяти шагах от нас у обочины под раскидистым деревом стоял грузовик. Он закрывал от меня улицу. Выпустив руку Нины, я перешел с тротуара на мостовую.
— Ни одного такси, — сказал я.
В этот момент заработал двигатель грузовика, и я, удивленный тем, что не вижу в кабине водителя, пытался разглядеть его. Внезапно машина сорвалась с места. Вспыхнули фары. Свет проник в мой мозг, в каждую частицу моего тела. Я потонул в нем и стал захлебываться.
— Сережа! — услышал я крик Нины, и в следующее мгновение ее руки с силой вытолкнули меня из света.
Снова стало темно.
Грузовик стремительно уносился.
— Нина, — позвал я. — Нина!
Я не услышал ее голоса. Я увидел Нину. Она лежала на мостовой.
— Нина! — крикнул я и бросился к ней. — Нина! Нина!
Она не отвечала.
Я стоял на коленях, плакал и умолял ее отозваться. Я не верил, что она может умереть.
Нина молчала.
Обезумев от горя, я стал кричать.
Свет. Какие-то люди. Кто-то укрывает Нину чем-то белым. Я смотрю на ее лицо. Жду, что она откроет глаза.
Чья-то рука натягивает белое покрывало на лицо Нины.