Она плакала, отвернувшись от меня.
— Как же так? Ты ведь любила и город, и людей…
— Ненавижу! — Нина повернула ко мне заплаканное лицо. — Ненавижу. Понимаешь? Иди. Я хочу остаться одна.
Тариэл прилетел с гастролей из Киева внезапно, и Манана сказала по телефону, чтобы я немедленно приехал в театр.
— Леван Георгиевич, не возражаете, если отлучусь на час?
— Не возражаю, но лучше на полчаса.
Мераб не вернулся после сессии из Москвы. Он прислал телеграмму с просьбой предоставить ему очередной отпуск и перевести деньги. Амиран вышел на работу в подавленном настроении, Бедняге мерещилось приближение смерти. Он потерял голову и все время считал пульс. Ему было не до работы, и мы выполняли ее втроем — Леван, Гарри и я.
Косясь на мою перевязанную руку, Тариэл говорил складно и красиво, но неконкретно. Наконец он сказал:
— Время не ждет. Пора начинать репетиции. Я хотел бы поставить пьесу к Октябрьской годовщине.
— Мою пьесу?
— Разумеется, вашу. Я прочитал последний вариант. Сильно. Возможно, кое-что придется смягчить, но это от нас с вами уже не зависит. Сможете приехать к нам в Киев, когда начнутся репетиции?
— Смогу.
— Прекрасно. Я Манане высказал свои замечания относительно некоторых сцен. Она все вам расскажет. Необходимо напрячься и, пока я здесь, доработать эти сцены. Я тем временем заручусь поддержкой в Министерстве культуры.
— Хорошо, — сказал я и встал. — Извините, должен бежать в редакцию.
Леван и Гарри мрачно сидели за своими столами. Амирана не было.
— Что-нибудь с Амираном? — встревожился я.
— Нет, — сказал Гарри. — Ахвледиани покончил с собой. В кабинете. На фабрике.
Я опустился на стул. Тысяча мыслей пронеслась в голове. Если бы… если бы… Если бы я поехал к нему… Если бы я разговаривал с ним по-другому… Он запутался. Ему нужна была помощь. Что же я наделал?!
— Не знаю, как вы, а я испытываю чувство вины, — сказал Леван. — Надо действовать. Под лежачий камень вода не течет.
— Но ведь очерк о Карло Торадзе будет опубликован, — сказал Гарри. — Он набран, гранки подписаны.
— Опубликован? Не уверен. На свой страх и риск главный не станет публиковать очерк.
Я встал и направился к выходу.
— Куда вы, Серго? — спросил Леван.
— К Шота.
Шота выжидающе уставился на меня.
— Ну, говори, зачем вызывал. Чего ты хочешь?
Я заставил себя говорить.
— Хочу денег.
Он засмеялся.
— Ты что смеешься? — Я сжал кулаки.
— Радуюсь. Наконец ты заговорил как мужчина. Молодец! — Он похлопал меня по плечу. Я терпеливо снес это. — Поздно. Поезд ушел.
Я растерялся. И здесь неудача. А Шота, понаслаждавшись моей растерянностью, повернулся, чтобы уйти.
— Послушай, Князь, ты же хотел купить копию моей статьи.
— Когда это было!
— Тебя уже не интересует, что мне удалось узнать обо всех вас? О тебе, например? Князем тебя называют в Москве, Вильнюсе, Риге… Продолжать?
— Сколько ты хочешь?
— Пять тысяч, как ты предлагал.
— Две.
— Пошел к чертовой матери! — Я сделал вид, что ухожу. Он должен был поверить в искренность моих намерений.
— Постой. Три, и ни копейки больше.
— Пять, и ни копейки меньше.
Шота подумал и сказал:
— Ладно, черт с тобой, вымогатель. Деньги сам возьмешь или через посредника?
— Обойдемся без посредников. Завтра в девять вечера жду в редакции, в шестнадцатой комнате.
— Почему в редакции? Другого места не нашел?
— Потому что не собираюсь таскать по городу свою статью, чтобы не было у тебя соблазна завладеть ею бесплатно. Понял? Все.
— Постой. Раз мы помирились, скажи, зачем вызывал тебя Ахвледиани перед смертью?
— Он сказал, что Вашакидзе сбежал и оставил его одного, козлом отпущения.
— Вашакидзе сбежал! Ты в своем уме? Ты знаешь, какие у него связи? Ты вообще знаешь, кто такой Вашакидзе?! Не мог Ахвледиани подобную чушь сболтнуть!
Преодолев отвращение, я сказал:
— Даю тебе слово.
Шота задумался.
Я осторожно спросил:
— Он оставил предсмертную записку?
— Нет.
Впрочем, зачем? Его предсмертная записка была у нас на магнитофонной ленте. А откуда Шота узнал, что Ахвледиани звонил мне? От секретарши, конечно.
— Ладно, я пошел, Шота.
— Выходит, страх свел старика с ума. Страх не каждый выносит.
Манана и Тариэл о чем-то спорили. Увидев меня, оба смолкли.
Я протянул Тариэлу экземпляр рукописи. Он равнодушно положил ее на стол.
— Когда собираетесь показать пьесу в министерстве? — спросил я его.
— Сегодня, — ответил он. — Звоните Манане.
— Да, звоните мне, — сказала Манана.
Вернувшись в редакцию, я тут же перезвонил Манане, надеясь, что она одна в кабинете и сможет объяснить холодность Тариэла.
— Что случилось? — спросил я.
— Ничего, ровным счетом ничего, — уверила меня она.
Самолет приземлился. К нему подогнали трап. Пассажиры гуськом направились к выходу. Щурясь от солнца, мы высматривали среди них Гурама. Маргарита Абесаломовна нервничала.
— Где же он? Обычно первым выскакивал из самолета. Почему его не видно?
Гурам вышел из самолета последним. Он шагал, глядя себе под ноги. Лишь приблизившись к нам, он поднял глаза, странно улыбнулся и вяло махнул рукой. Мы бросились к нему.
В гостиной у Маргариты Абесаломовны был накрыт стол.
— Я же предупреждал! — сказал Гурам матери.
— Голубчик, никто не приглашен. Я на всякий случай накрыла стол, — смутилась Маргарита Абесаломовна. — Сядем, выпьем за твое воскрешение.
— Помянем профессора Кахиани, — сказал Гурам.
Нина спала, положив голову на мое плечо.
Часы показывали восемь вечера.
Одеваясь, я почувствовал, что Нина смотрит на меня.
— Ты уходишь?
— Да, дела, — ответил я, отвернувшись. Мне казалось, что на моем лице написаны все мои мысли.
Нина встала.
— Сережа, ты ничего не скрываешь?
— Конечно, нет, — поспешно ответил я.
— Почему же ты не говоришь, куда идешь?
— В редакцию.
Она не поверила.
— Честное слово, в редакцию.
— Господи, как ты меня всегда пугаешь!
Я поцеловал ее.
— Будь здорова.
— Ты вернешься?
— Позвоню.
Я знал, что сегодня не вернусь. Я не смог бы смотреть ей в глаза, не выдав себя. А завтра? Я быстро открыл дверь. Только не думать, об этом не думать, приказал я себе.
Он ввалился в отдел с улыбкой.
— Свидетелей нигде не спрятал?
— Они в ящиках стола.
Он похлопал меня по плечу.
— Люблю, когда ты в хорошем настроении. Закончим дело?
— Конечно. Статья на столе.
Он вытащил из кармана полосатого пиджака плотный газетный сверток и протянул мне.
— Давай статью.
Я отстранился.
— Номера сам списывал или Санадзе помогал?
— Шутник! Давай статью и бери деньги.
— А, да! Кто сейчас списывает номера?! Деньги обрабатывают специальным составом в милиции. Не правда ли, паршивый ублюдок?
Дверь распахнулась. Я увидел подполковника Иванидзе и двух оперативников. Одного из них, сутулого, я сразу узнал. Он присутствовал на нашем свидании с Карло в тюрьме.
Больше всего меня интересовало, как поведет себя Иванидзе.
Он взял со стола статью и полистал ее.
— И не стыдно тебе, Серго Бакурадзе? — сказал Иванидзе.
— Прошу разговаривать со мной на «вы».
— Взять его! — приказал он оперативникам.
Я знал, что произойдет дальше, но все же взволновался.
— Отставить!
Начальник следственного управления Министерства внутренних дел республики полковник Гонгладзе вошел в комнату в сопровождении Левана и Гарри. За ними цепочкой шли люди полковника. Казалось, им не будет конца.
Утром мы не сговариваясь встретились у лифта задолго до начала рабочего дня. Леван сказал:
— И вам не спится?
Я кивнул. Гарри не ответил. Собственно, Леван и не ждал ответа.
В отделе Гарри сказал:
— Все думаю, неужели нельзя было обойтись без вчерашнего?
— В доме повешенного не говорят о веревке, — возмутился Леван. — Думайте лучше о том, что Карло Торадзе освободят.
— А что будет с подполковником Иванидзе? — поинтересовался я.
— Спросите что-нибудь полегче, — ответил Леван. — Надеюсь, посадят. Сначала будет служебное расследование. — Он взял со стола свежий номер газеты. Каждое утро курьер разносил только что вышедшую газету по отделам до прихода заведующих. — У главного держаться, как договорились.
— Я не согласен с вами, — сказал я.
— То есть как не согласны?! — Леван даже отложил газету.
— Почему вы должны брать ответственность целиком на себя?
Он саркастически рассмеялся.