делаем все остальное. Чтобы показать земле, что мы ее любим. Что принимаем ее всю такой, как она есть.
Завьер кивнул:
— И сколько же есть разных видов отравы?
— Триста семнадцать способов отравиться и умереть, как я подсчитывал в последний раз.
— Что?
Тэйно, седьмой радетель, обладал самыми обширными познаниями в области ядов и коагулянтов. И он насчитал на Попишо всего лишь тридцать три ядовитых растения.
— Значит, тебе еще учиться и учиться, — улыбнулся Романза. — Хочешь узнать больше?
— Рассказывай!
Романза говорил довольно долго: о способах приготовления ядовитых растений, более сложных, чем люди могли себе представить, требующих растирания, обжарки и выдерживания в горячей земле; к тому же очень важна была точная дозировка. Неприкаянные обитатели Мертвых островов ели живую, в основном сырую пищу, отказ от мяса был мифом, зато большое место в их рационе занимали ферментированные и дурно пахнущие продукты. Завьер торопливо черкал карандашом в своей зеленой записной книжке: вяжущий фрукт называется вонючая пятка, у него такой запах, словно его прокляли боги; сложная ритуальная трапеза включает в себя даже падаль — гнилое мясо, когти и рога, но при условии, что животное умерло естественной смертью — от старости или в схватке с другими животными. Этот ритуал важен сам по себе и не имеет никакого практического смысла, объяснил Романза, радуясь, что дает Завьеру так много новой информации: часть трапезы — обилие сложным образом разрезанных фруктов и овощей, а сама церемония включает торжественное срыгивание поглощенной пищи в знак почитания брачных игр попугаев.
Завьер восторженно хлопнул себя по ляжкам:
— Да ты говоришь, как настоящий повар!
— Я для этого недостаточно неопрятен! — с улыбкой заметил Романза. Но похвала ему понравилась. — Правда, еда у неприкаянных может быть и не слишком мудреной. На празднестве в честь дня рождения гостям могут поднести только банан и больше ничего. Жареный, или вареный, или слегка обжаренный на вертеле, или в виде чипсов, или в виде бананового супа с авокадо. А все потому, что человек, чей день рождения мы отмечаем, терпеть не может бананы!
И над океанскими волнами прокатился громкий хохот всех четверых в лодке.
Гребцы перестали петь; лодка замедлила бег, якорь упал в теплую прозрачную воду, с глухим стуком ударился о песчаное дно, его немного протащило, и он погрузился в песок. Лодка стала медленно ползти по воде. Солнце выписывало на поверхности океана завораживающие, почти гипнотические, узоры.
— Почему мы встали на якорь? — спросил Завьер.
Романза поднялся на ноги. Вдалеке он увидел искривленные тощие деревца и густые кусты с, как он заранее знал, алой листвой, но до них еще надо было плыть и плыть.
Просто отлично!
Парнишка враскачку двинулся по каноэ, тихо переговариваясь с гребцами и прислушиваясь к плеску воды. Теперь предельная концентрация внимания была совершенно необходима. Он присел на корточки, а гребцы тем временем изучали океанскую гладь. Романза снова опустил руку в теплый океан и стал думать о Пайларе: о его волосах, о его жадных губах, о том, как он уткнулся ему в живот эрегированным членом, о том, как они занимались любовью.
— Что мы тут делаем? — спросил Завьер. У него был слегка встревоженный вид.
Романза потрепал его по плечу.
Сейчас начнется потеха.
16
Завьер осторожно продвигался по стоявшей на якоре лодке. В свое время ему довелось перевернуть не одно каноэ, выдолбленное из цельного ствола. Гребцы приспособились работать веслами в такт качке — так отдельные строки песни нанизываются на мелодию.
— Почему мы остановились?
— Дальше мы пойдем пешком, — ответил Романза.
— Как это понимать?
Романза ему нравился. Парнишка был худой, как тростинка, кожа да кости. И не такой неотесанный дикарь, как ему показалось вначале. Он обладал немалыми познаниями и рассудительностью. И его самого удивляло, какое удовольствие он получал от его энтузиазма и веселого нрава. Послушать, как Дез’ре отзывалась о неимущих обитателях Мертвых островов, так у них вошло в привычку быть угрюмыми и молчаливыми, но Романза явно был наделен воображением.
В конце концов Завьер убрал зеленую записную книжку в сумку, набитую льдистыми шипами, и просто слушал рассказы Романзы и песни гребцов, словно растворяясь в пространстве и в безмолвии, когда наступали моменты тишины. Зной действовал усыпляюще. Он почти что забыл о болтавшемся на шее мешочке с мотыльком.
Теперь, когда теплое море расстилалось перед его глазами, а каноэ покачивалось на волнах, словно коричневый стручок с семенами на безбрежной водной глади, ступать было не на что и идти некуда.
— Пошли, — сказал парнишка и, перемахнув через борт, опустил ногу прямо в океан.
Но его нога не ушла под воду, а наступила на ее поверхность, как на мокрый пол.
Завьер вытаращил глаза. Романза шел по воде.
Хлюп-хлюп — чмокала вода под его босыми ногами. Шлеп-шлеп — и эта его усмешечка.
Гребцы молча наблюдали.
— Это еще один твой дар?
Романза отбежал в сторону, словно освобождая пространство для прогулки по океану.
— Иди за мной!
— Как?
— А ты не думай! — поманил его парнишка.
Завьер поднес руку к шее. Ему нужно было обезопасить мешочек с мотыльком, но если вынуть его из-под рубахи, все сразу увидят и поймут, что это. И на кой ляд он повесил себе этот дурацкий мешочек на шею — похвастаться, что ли?
— А почему бы нам не причалить к берегу?
— Так лучше, — ответил Романза. — Но только учти: не надо нырять или прыгать. И сандалии не снимай. Просто наступай и иди.
Каноэ под его ступнями заколыхалось.
Завьер отвернулся от людей, зажал мешочек в кулак, быстро, как только смог, сорвал шнурок с шеи и сунул мешочек в сумку. Открыл было рот, чтобы как ни в чем не бывало объяснить, будто хотел спрятать украшение, но сразу его закрыл, вспомнив, что Романза сумеет распознать ложь. Он поднял наверх дреды, положил на них сумку и обвязал ремешок вокруг лба. Романза с интересом наблюдал за ним.
Ну а теперь проделаем невозможное.
— Ты уверен?
— Иди же!
Завьер поморщился и осторожно перекинул одну ногу через борт лодки — ступня зависла над водой. Романза стал шлепать по воде взад-вперед, потом высоко поднял одну пятку, подпрыгнул и приземлился. Зрелище, что и говорить, было впечатляющим.
— Иди давай!
Завьер откашлялся. Это просто смешно.
— Боги, боги, Завьер! Смелее!
Завьер зажал нос и вышел из лодки. Его правая ступня уперлась в шишковатую, твердую, мокрую поверхность. Он поморщился, усмехнулся и, уже одной ногой стоя в каноэ и другой ногой — в воде, все понял.
Это был бы очень