жизнь ты слышал разговоры о нем, о прочих радетелях и им подобных, но только столкнувшись с ним лицом к лицу, ты мог оценить по достоинству гибкость его тела, его внушительный вес, который был ему под стать, его добрые и тревожные глаза. Он был как бы невесомым и вместе с тем крепко стоящим на земле, и это было очень странно наблюдать со стороны. Так ты просыпаешься утром и первое, что видишь — призрака, прыгающего по кронам деревьев, но воспринимаешь это спокойно, как нормальное времяпровождение тех, для кого такое занятие привычно.
Сначала Романза взял третью пару весел, немного погреб, но вскоре, вспотев, бросил их со смущенной улыбкой.
— Не так-то легко, а, парень? — поддразнил его Берел, хлопнув по плечу.
Парнишка вернулся на корму и, опустив руку за борт, взбурлил воду. Завьер последовал его примеру, рассекая своей крупной ладонью воду и оставляя пенный след.
Романза подумал о маленькой лжи, что прозвучала из уст радетеля, и о большой лжи, что висела у него на шее. Едок мотыльков решил, будто никто не заметит.
Плюх-плюх, восклицали весла, погружаясь в воду цвета лайма. Романза кашлянул.
Согласно муниципальному реестру его отца, на девяносто девяти крошечных рифах, образовавших Мертвые острова, никто не жил. На деле же все знали, что каждый световой день сотни голодранцев разбредаются по этим коралловым клочкам, многие из которых были безлюдны: неприступные скалы с висевшим над ними смрадом гниения, покрытые испражнениями наглых птиц, с множеством диковинных мест, куда не ступала нога человека. Дядя Лео держал склад на самом крупном атолле: иноземные корабли заходили туда за грузом игрушек, а обычных жителей Попишо нанимали следить за тем, чтобы ни один иноземец не стал случайным свидетелем местного магического обряда.
Берел затянул песню в такт движениям весел, ее подхватил второй гребец. Это была обычная погребальная песнь.
…пустимся в путешествие,
о, боги мои,
отправимся в путешествие,
мой брат пустился в дорогу,
вам известно, что он
отправился в путешествие…
— Какой суп местные жители едят в Храмовый день, Романза? — спросил Завьер.
Один из певцов прервался, ответил «тыквенный» — и все захохотали.
Поговаривали, что те, кто предпочитал суп из красных бобов, обладали вспыльчивым характером и поросячьими хвостиками, а любители тыквенного супа отличались тонкой душевной организацией и склонностью к размышлениям.
— У тыквы мякоть как мясо, — кивнул Романза. — Если выбрать правильную тыкву, ею можно воспользоваться как приправой, она сдабривает еду, как кровь и жир.
Завьер оторвал взгляд от воды и посмотрел на Романзу.
— Да-да, но красные бобы тоньше. Я много лет пытался сварить суп из красных бобов по рецепту моей тетушки Йайя. Пристаю к ней с вопросами, смотрю, как она это делает, а она только косит на меня глазом да сжимает ладонь, которой отмеряет продукты.
— Но ведь тебе известно, что дело не в ладони. Все они лгут! — сказал Романза.
И все сидевшие в лодке закачали головами, осуждая уловки стряпух, которые только делают вид, будто делятся своими рецептами.
Гребцы продолжили песнь.
…следом за птицами
о, мои боги,
следом за птицами
моя сестра ушла по дороге,
вы же знаете, она ушла
следом за птицами…
— А ты любишь пудинг, — предположил Завьер.
А, вот он, знаменитый инстинкт радетеля, о котором Романза так много слышал.
— Моя мать делает лучший пудинг в мире. Хлебный пудинг! Кукурузный пудинг! Ванильный. Из сладкого картофеля. Хрустящая корочка. Мягкое нутро.
Романза позволил себе взгрустнуть. Он скучал по матери. Он скучал по мангусту. В их семейной усадьбе был двор, где обитали ручные мангусты. Через несколько месяцев после ухода из дома, в тот раз, когда он пришел проведать мать, зверьки сбежались к нему, пофыркивая и поскуливая. Он еще разодрал кожу на ладони, когда карабкался по склону скалы, и потом рана загноилась. Ему хотелось поесть маминого пудинга и простить ее. Когда он вошел в дом, мать побледнела. А он, ни слова не сказав, протянул ей содранную ладонь.
— Ты все равно мой любимый мальчик, — проговорила она испуганно и радостно. — Ты же знаешь, я никогда не умела обращаться с тобой как надо.
Она забинтовала ему руку. А он больше не ходил туда. Потому что мать нервничала до дрожи.
— Если ты придешь ко мне поесть, я испеку тебе пудинг, — сказал Завьер.
— И когда такое случится? — улыбнулся Романза. — Ты же не приезжаешь сюда готовить.
— Иногда меня приглашают сюда родственники под тем предлогом, что их кузен уже много лет живет в зарослях, и таких, как он, никто годами не видит. — Завьер помолчал. — А ты придешь в «Стихотворное древо», если я попрошу?
— Не знаю, — пробормотал Романза.
Он и правда не знал. Сама идея сесть в доме за стол, поесть ресторанной еды… он давно от такого отвык. Крыши домов. Они были слишком высокими, слишком плоскими, притворялись небом. Это было бы очень странно.
Интересно, а сам он стал странным?
Завьер понизил голос:
— И долго ты тут живешь?
— С шестнадцати лет.
— Ты был совсем юный.
— Угу.
Романза кашлянул и заерзал.
— А ты ешь отраву, Романза?
— Ел немного сегодня утром.
Завьер заинтересовался:
— И как, приятно?
— Не скажу, что так уж приятно, но интересно.
Как мотылек, подумал он.
— А какая она на вкус?
— Как рис.
Завьер усмехнулся.
— У всей отравы вкус риса?
— У некоторых видов. И от нее жжет во рту. Как от корня маки.
— А почему тогда просто не есть маку?
— А мы едим. Но действие другого, хотя и похожего продукта — совсем не такое, тебе ли не знать, радетель!
Второй гребец, не Берел, услышав это слово, встрепенулся и, когда Романза стрельнул в него взглядом, сразу поник. Он не желал, чтобы кто-то лебезил перед Завьером, ведь тому явно хотелось сохранить инкогнито.
Завьер кивнул гребцу.
— Все в порядке, брат. Не обижайся, Романза просто меня оберегает.
Романза поморщился, слегка смутившись. Возможно, он слишком много о себе возомнил.
— Романза, а ты можешь соврать?
Тот пожал плечами:
— Конечно.
— Хорошо. А я-то подумал, что ты сам всегда говоришь правду.
— Многие так думают. Но мне было бы куда труднее жить, если бы я не умел врать.
Его слова заставили Завьера задуматься.
— Это помогает мне прощать многих врунов, если я знаю, что мне самому нужно вранье.
— Скажи мне: почему неприкаянные едят отраву?
Вопрос Романзу развеселил. Неужели радетель сам этого не знает?
— Да потому же, почему мы