Калеб подул на горячий напиток, со сдержанным любопытством поглядывая на Реджину поверх края кружки.
— Нормально.
— Один?
Он вопросительно приподнял брови.
— Ты спрашиваешь? Или предлагаешь?
Реджина оперлась бедром о стойку и скрестила руки на груди.
— Ты просил меня приглядывать за Мэгги. Так вот, именно из-за тебя ей сейчас очень нелегко.
— Это она так говорит?
Реджина презрительно фыркнула.
— Еще бы, она только и делает, что жалуется мне. Мы ведь самые близкие подружки.
— Ей нужны друзья, — негромко заметил Калеб. — Сейчас она осталась совершенно одна.
— А почему она живет у твоей сестры?
Хороший вопрос.
Он со стуком опустил кружку на стойку.
— Это был ее выбор.
— Все правильно. Во всем, как всегда, виновата женщина. «Она сама напросилась…» Держу пари, ты постоянно это слышишь.
Он вперил в нее немигающий взгляд, и Реджина покраснела.
— Извини, это было несправедливо, — покаялась она. — Но почему бы тебе не прийти к ней? Ведь видно же, как вы оба страдаете и мучаетесь.
Итак, не одному ему было плохо. Он мог радоваться. Но при этом выходило, что он — изрядная свинья, потому что…
— Она была права, — сказал Калеб. — Я слишком пристрастен. Я не могу поддерживать с ней отношения и одновременно делать свою работу.
— Может быть, ей нужно от тебя нечто большее, а не только твоя работа.
Работа — это все, что у него было. Все, что он умел делать. Взвешивать и оценивать факты. Поддерживать мир и порядок. Защищать невиновных.
Вот только в случае с Мэгги факты смешивались с его чувствами. Инстинкт подсказывал, что он может доверять ей. Разум говорил, что она — чокнутая. Что до его сердца…
Он допил кофе.
— Пойдем, па. На сегодня хватит. Ты повеселился от души. Пора ехать домой.
— Не смей так разговаривать со мной! Я твой отец.
— И это единственная причина, по которой сегодняшнюю ночь ты проведешь не в тюремной камере.
Они ехали в молчании, вязком и холодном, как прибрежный туман. Не глядя друг на друга. Не разговаривая. Словом, так, как часто бывало двадцать лет назад.
Но только сейчас Калеб мог спросить — должен был спросить! — отца о том, что все эти годы оставалось недосказанным.
— Почему ушла мама?
— Какая, к черту, разница? Она ушла. И взяла с собой мальчишку.
Но Калеб больше не был ребенком. Он привык иметь дело с неразговорчивыми и враждебно настроенными свидетелями.
— Куда? Куда они ушли?
— Туда, откуда она пришла. — Барт отвернулся, глядя в темноту за окном. — Будь она проклята!
— Так все-таки куда они ушли?
— Это не твое чертово дело.
— Она моя мать.
— Она была моей женой — взревел Барт. — Я прожил четырнадцать лет с этой женщиной. Я любил ее. Но это ее не остановило. О, нисколько! Она воспользовалась первой же возможностью, чтобы сбежать.
— Куда?
Отец привалился к дверце джипа.
— Меня сейчас стошнит.
— Только не в моей машине.
Калеб каким-то чудом успел подрулить к тротуару и распахнуть дверцу со стороны пассажира, прежде чем Барта вырвало, сильно и долго.
Калеб протянул ему носовой платок и помог забраться обратно в джип.
Отец больше не мог ударить его, чтобы он заткнулся. Но то, что его сначала стошнило в кювете, а потом он вырубился на заднем сиденье, оказало столь же эффективное действие.
Поддерживая отца под руку, Калеб помог ему выбраться из машины и подняться по ступенькам к передней двери. Теперь, когда большая часть отравы вышла из организма, можно было надеяться, что Люси не придется убирать за ним ночью.
Прислонив отца к стене под желтым светом фонаря на крыльце, он принялся похлопывать по его карманам в поисках ключей.
Дверь скрипнула и приоткрылась. В прямоугольнике света стояла Люси. Она была босиком, с волосами, заплетенными в косичку, и выглядела девчонкой лет двенадцати, не старше.
— С ним все в порядке?
— Он пьян, — просто и прямо сказал Калеб. — Возвращайся в постель.
Она улыбнулась, но глаза оставались встревоженными.
— Должна сообщить тебе, братишка, что теперь я ложусь спать после девяти часов. Кроме того, мне приходилось укладывать его в постель не реже, чем тебе.
Калеб скривился, как от боли.
— В таком случае у тебя сегодня выходной.
Люси отступила в сторону, и Калеб помог Барту перешагнуть порог. В гостиной работал телевизор, оттуда доносились смех и аплодисменты, а потом в дверях появилась Мэгги.
Сердце болезненно дрогнуло у Калеба в груди, и воздух мгновенно испарился из легких.
Барт вздрогнул.
— Кто это? Кто ты такая?
— Это Мэгги, па. — Калеб потихоньку оттеснял его к лестнице. — Она поживет здесь несколько дней.
Барт быстро шагнул вперед и схватил девушку за руку, да так сильно, что у нее наверняка останутся синяки.
Поморщившись, Мэгги попыталась освободиться.
— Эй, полегче! — Калеб ухватил отца за куртку. — Отпусти ее.
Барт не обратил внимания на его слова. Он подался вперед, напряженно вглядываясь в лицо Мэгги.
— Неужели ты — это она? Ты вернулась?
Мэгги негромко вскрикнула, протестуя.
Калеб встряхнул отца за воротник.
— Отпусти ее, — повторил он сквозь зубы.
Барт выпустил руку девушки и резко развернулся к сыну.
У того не осталось времени, чтобы уклониться. Неловкий удар попал Калебу в челюсть, сбоку, и порядком ошеломил его. Прошло уже много лет с тех пор, как отец избил его в последний раз.
Ему захотелось ударить Барта в ответ.
Но он сдержался. Пусть даже он давно стал взрослым. И сильным.
Калеб перехватил кулак отца, когда тот замахнулся второй раз, и заломил ему руку за спину.
— Довольно! — прорычал он.
Барт издал какой-то непонятный звук, страшный и неприятный, — словно мокрая веревка скользнула по ржавым петлям — и упал ему на грудь. Калебу понадобилось несколько долгих секунд, чтобы сообразить, что отец плачет. Он обеими руками обнял высокого, худого Барта. В душе его боролись гнев и жалость.
— Мне очень жаль… — Прекрасное лицо Мэгги было серьезным, а голос прозвучал негромко и нежно. — Она не вернется.
Калеб нахмурился.
— Вы знакомы?
— Ее глаза…
На бледном лице Барта выступили крупные капли пота. Он хрипло дышал, и изо рта у него пахло просто омерзительно.
— Что ты имеешь в виду?
— У нее глаза твоей матери.
Озадаченный и сбитый с толку, Калеб посмотрел на сестру и встретился с ней взглядом. У Люси были такие же, как и у него, серо-зеленые глаза.
— Та, другая, — пробормотал Барт. — Та, что смотрит на меня. У нее глаза твоей матери.