При дневном свете он казался еще моложе, чем тогда, в ресторане, и ударял по клавишам старенького, фальшивящего фортепьяно с таким воодушевлением, словно всю жизнь проработал тапером в публичном доме. Лихие усы ничуть не добавляли юноше князю солидности, его курчавая голова была совсем по-мальчишески взъерошена, снятая мундирная куртка свешивалась с валика дивана, а батистовая рубаха князя не скрывала великолепной формы торса и плеч. «Ах ты, Аполлончик кавказский… – с неожиданной нежностью подумала Анютка. – Что ж ты тут делаешь, дитятко?»
В это время Даная Тихоновна подняла голову и ласково пропела:
– А вот и наша девочка проснулась! Слава богу!
Фортепьяно смолкло. Маланья и Рахиль бросили галопировать по зале и с визгом помчались к Анютке обниматься. За ними налетели остальные девицы, целуя Анютку, спрашивая о самочувствии и наперебой рассказывая, как они все перепугались три дня назад, когда бесчувственную Анютку среди ночи на руках внес в дом «ихнее сиятельство».
– Три дня назад?! – поразилась Анютка.
– Три, три! И лежала совсем как мертвая! Доктор Мартинсон были, отец Пафнутий были, бабка Ульяна была – и все только глаза закатывают! Из Большого дома прибегали, беспокоятся, – без тебя, говорят, в ресторане совсем доход упал! А уж ихнее сиятельство как волновалися! Каждый божий день здесь дежурили!
«Сиятельство» при этих словах покраснел до ушей и стал совсем похож на мальчика. Анютка молча, изумленно глядела на него. Получив ощутимый тычок под ребра от тетки, икнула и торопливо сказала:
– Стоило так беспокоиться, Давид Ираклиевич… Мне, право, неловко даже.
Давид смущенно пожал широкими плечами, улыбнулся. Анютка, сама смущаясь отчего-то, поспешила взглянуть на часы, ахнула:
– Ой, боже праведный! В ресторане начинают через полчаса!
– Давай, Аннушка, я тебе одеться помогу, – быстро предложила Даная Тихоновна и, не дожидаясь согласия племянницы, споро зашагала к дверям залы. Анютке оставалось только последовать за ней. Уже в дверях ее догнал голос князя:
– Анна Николаевна, не волнуйтесь, я отвезу вас в ресторан!
– Ну, милая, поздравляю! Дождалась! – были первые слова Данаи Тихоновны, когда они с племянницей оказались одни в комнатке наверху.
– Вы про что это? – Анютка, шепотом ругаясь, натягивала на себя платье. – С крючками пособите…
– Вдохни и держись. – Даная Тихоновна зашла ей за спину. – Я про то, что такой арбуз на голову однова падает.
– Ка-кой арбуз?..
– Да вот этот князь тифлисский… Да не сверкай глазками на меня, дорогая, не испугаюсь! Он взаправду князь, я документы видала, у него паспорт дворянский…
– С маслом мне его паспорт есть? – огрызнулась Анютка. – Да полегче там, оторвете…
– Ничего, не впервой! – Даная Тихоновна сражалась с крючками, при этом не умолкая ни на миг. – Ты думаешь, девка, что коли ты Анна Снежная, так на тебя князья, как воши из блудного кобеля, сыпаться будут? Хватай, хватай и беги, покуда он в себя не пришел! Ты гляди, как по тебе страдает! Мы его всей артелью выставить не могли, сидит и сидит. И нас прямо замучил вопросами: «Как здоровье Анны Николаевны?» Цветы привез, фрукты, конфектов… Девок смешит, вон нынче видала, какой кадриль устроил? – у всех животики надорвались… Это тебе не ваш-степенства замоскворецкие!
– Отвяжитесь от меня, Христа ради! – зло сказала Анютка, вырываясь из рук тетки. – Ума вы лишились? У меня муж есть.
– Это который же? – ехидно спросила Даная Тихоновна. – Чтой-то не упомню! И как это ты на свадьбу тетку единственную не пригласила?
– А вы не изгаляйтесь! Цыгане не венчаются, да всю жизнь крепко живут!
– Я и вижу, как вы крепко живете, – с сердцем, уже без издевки сказала Даная Тихоновна. – Он без тебя по Ялтам да Одессам катается, а ты вычистки себе делаешь…
– Замолчите! – Анютка заплакала.
– Слезами, девка, горю не поможешь. – Даная Тихоновна села рядом с племянницей на постель, взяла ее за руку. Руку Анютка выдернула, но, когда тетка обняла ее за плечи, с отчаянным «ы-ы-ы-ы-ы!!!» уткнулась в обширную Данаину грудь. – Уходила б ты от него, от Гришки своего, вот что… – задумчиво сказала Даная. – Чего ради ты на нем виснешь, что ты от него видала, а? Пять лет об тебя ноги вытирал! В твои-то годы так себя не любить!
– Не мо-гу без не-го…
– Отчего ж не можешь? Живешь же второй месяц – и цела, и в добром здравии! Ты меня слушай, я плохого не посоветую и тебе одного добра желаю! Если с этим князем себя по-умному повести – он и жениться может! И очень даже просто!
– Сказки сказываете! – Анютка наконец справилась с истерикой и встала. Сухо попросила тетку: – Полейте мне, я уж опаздываю. Из-за вас теперь с красным носом приеду.
– Тьфу, дура! – плюнула Даная Тихоновна. Подойдя к умывальнику, взяла с него обливной кувшин, гневно потрясла им. – Ну, помяни мое слово: прогонишь грузина – прокляну! И наследства лишу, и на похороны не являйся даже! Да твой Гришка сапога его не стоит!
Анютка, уже склонившаяся над лоханью, ничего не ответила, но взглянула на тетку так, что та больше не сказала ни слова.
И в скрипящей пролетке, сидя рядом с Давидом, Анютка молчала. Вечер был теплым и тихим, словно не было недавних ливней. Купола церкви Великомученика Георгия светились в золотисто-розовых лучах заката, пахло прелой травой из садов. До ресторана было рукой подать. Анютка понимала, что для соблюдения приличий нужно хотя бы завести разговор о погоде, но в горле по-прежнему стоял ком, и она опасалась разрыдаться при князе. Тот, будто чувствуя это, тоже не начинал светской беседы, изредка посматривал на Анютку, на ее плотно сжатые губы, сухие глаза, сжатый до белизны в суставах кулак на коленях – и молчал.
Впереди показалась вывеска Осетрова. Глядя в сторону, на пробегающие мимо заборы и низенькие одноэтажные домики заставы, Анютка горестно подумала о том, что впереди ее ждут многозначительные взгляды и усмешки цыган, конечно, знающих о трехдневном бдении князя Дадешкелиани в «заведении», и не слишком тихий шепот цыганок: «Потаскуха, стоило мужу за порог шагнуть…» А потом – долгая, трудная ночь, пьяные гости, требования петь еще и еще, окрики хоревода, усталость, тяжесть в ногах, принужденная улыбка «на публику»… Впервые за пять лет ей не хотелось выступать перед людьми, не хотелось слышать возгласов восторга, не хотелось аплодисментов, комплиментов, восхищенных взглядов. Что толку от всего этого, если по ночам воешь в подушку, как проклятая, и думаешь без конца о том, кому уже осточертела – дальше некуда… Права тетка, что говорить… Пять лет жизни – коту под хвост.
– Останови! – вдруг громко приказала она извозчику.