Хор закончил «Не смущай». Компания военных за тремя сдвинутыми столами бурно зааплодировала, к ней присоединились другие немногочисленные посетители. Хоревод объявил «великолепную Анну Снежную». Анютка вышла на эстраду и, привычно улыбаясь в зал, ждала, когда подойдут гитаристы.
– Взаправду, что ли, больна? – недоверчиво спросил Конаков, взглянув в бледное, с испариной на висках лицо певицы.
Анютка презрительно улыбнулась, хотя ей в самом деле было плохо. Голова кружилась; огоньки свечей смешно прыгали перед глазами. Силясь взять себя в руки и едва удерживая улыбку на губах, Анютка вдруг с ужасом почувствовала, что глаза наполняются слезами.
«А ну, хватит! А ну, уймись? Одурела?! Вот эти-то порадуются…» – Анютка с ненавистью взглянула на ряд цыганок, повернулась к музыкантам, кивнула, и две гитары рассыпались мягкими переборами. Анютка взяла дыхание, запела «Хризантемы». Это был ее любимый, «коронный» романс, всегда на ура принимаемый публикой, но сейчас Анютка пела машинально, не вслушиваясь в музыку, всеми силами стараясь отогнать вдруг подступившее отчаяние.
В том саду, где мы с вами встретились,Ваш любимый куст хризантем расцвел,И в душе моей расцвело тогдаЧувство нежное первой любви…
«Гришка, Гришенька, сволочь ты этакая, где ты сейчас? Думаешь о ком? Об Ирке своей? Околеть бы тебе, Гришенька, под забором за такие мысли… Всю кровь из меня выпил, родименький ты мой… Что мне теперь делать? Куда мне теперь идти? Обратно к тетке, полы мести? Без мужа меня же тут со свету сживут…»
Огоньки свечей вдруг расплылись в глазах радужными пятнами, Анютка испуганно моргнула – и тут же поняла, что делать этого не надо было. По лицу побежали горячие капли, музыканты изумленно уставились на нее, в зале воцарилась мертвая тишина.
Выхода было два: или умчаться опрометью с эстрады – пусть сами выгребают, как хотят, – или любой ценой продолжать. Анютка выбрала последнее, надеясь, что давно отрепетированные до последней ноты «Хризантемы» не дадут пропасть. Так и вышло: голос не дрогнул, высокие ноты прошли как надо, и за второй куплет Анютка взялась уже совсем уверенно. Слез она не вытирала, зная: будет только хуже.
Опустел наш сад, вас давно уж нет,Я брожу одна, вся измучена,И невольные слезы катятсяПред увядшим кустом хризантем…
Как всегда, ожидая, пока гитары окончат проигрыш между куплетами, она спустилась в зал и только сейчас случайно взглянула на гостей, ради которых ее, больную, погнали на эстраду. Грузинский князь, против ее ожидания, был совсем молод. Ей навстречу приподнялся из-за стола почти мальчик в форме офицера пехотных войск. Анютка увидела бледное лицо с высоким чистым лбом и резко выступающими скулами, курчавые усы, черные, без блеска, глаза, глядящие на нее слегка испуганно и с таким восхищением, что Анютке вдруг стало не по себе. Так на нее не смотрел даже купец Медянников, к которому Гришка отправлял ее на содержание. Мягким жестом руки Анютка прикоснулась к рукаву князя, усаживая его на место, встала возле столика и, мысленно проклиная бегущие по лицу слезы, допела романс:
Отцвели уж давно хризантемы в саду,Но живет все любовь в моем сердце больном…
Гитары смолкли. Зал зааплодировал, но как-то неуверенно: никто не мог понять этих слез артистки. Анютка улыбнулась, раскланялась, вернулась на эстраду. Неуверенно спросила у хоревода:
– Мэ уджава?[26]
– Умарава! Дыкх, сыр о рай дыкхэла![27] – в тон ответил Конаков. Улыбнулся в зал, взял на гитаре бурный аккорд, и раздосадованная Анютка поняла, что вместо спокойного отъезда домой ей предстоит петь «Не спрашивай, не выпытывай». Прежде ей нравилась эта задорная песенка, но сейчас, когда хоревод не сдержал обещания отпустить ее, когда ей не позволили минуты передохнуть, не дали даже вытереть слез, от ярости перехватило горло. Анютка понимала, что Конаков не сдержал своего слова из-за мальчика-князя, из-за его обожающего взгляда, рассчитывая поближе «подманить» грузина, и был, в общем-то, прав, но отчаяние пополам с горечью вытеснили всякий здравый смысл.
«Ну, подожди, живоглот! Вот не хочу петь „Не спрашивай“ – и не стану!» Анютка сузила глаза, высоко подняла голову, глубоко вздохнула, чтобы, не дай бог, не разреветься снова, и вместо «Не спрашивай, не выпытывай» запела шутливый вальс «Друзья мои»:
Друзья мои, что это значит —Любить безумно всей душой?Когда дрожит от страсти сердце,Полезно думать головой!
Вальс исполнялся в той же тональности, что и «Не спрашивай», и в зале никто ни о чем не догадался. Стоя спиной к хору, Анютка знала, что цыгане сейчас исподтишка, удивленно переглядываются. Краем глаза она ухватила злой взгляд Конакова, но ей было уже все равно.
Бог мой, зачем, увлекаться зачем?..
Анютка вдруг запнулась посередине куплета. Молодой князь, несмотря на то что товарищи пытались удержать его, решительно вышел из-за столика и направился к ней. Все ближе, ближе были темные глаза без блеска, робкая улыбка. Остановившись перед певицей, князь щелкнул каблуками, склонил курчавую голову, и Анютка поняла, что он приглашает ее на вальс. Тут она растерялась окончательно: такого ресторан Осетрова еще не видел. Но хоревод, моментально сообразивший, что к чему, повернулся к хору, взмахнул гитарой, и два десятка голосов подхватили песню:
Бог мой, зачем, увлекаться зачем?Если можно осторожноПоиграть – и перестать!
Анютке оставалось лишь обворожительно улыбнуться и положить руку на широкое плечо стоящего перед ней мужчины. В следующий миг перед глазами закружились стены, белые скатерти и свечи, свечи, свечи… Анютка, танцевавшая весьма посредственно, бога благодарила за то, что хотя бы не давит ног кавалеру, и удивлялась, как это они, танцуя на таком крошечном пятачке, до сих пор не налетели на чей-нибудь стол. Но грузин вальсировал превосходно, ловко избегал углов, улыбался и в упор смотрел на растерянную певицу своими бархатными глазами.
«Господи, вот принесла его нелегкая… – Анютка машинально поворачивала голову то вправо, то влево, чтобы она не так кружилась. – И что теперь будет? Выкинут меня завтра из хора, вот что. И слава богу! И очень нужно! И сама уйду! Вот дотанцуем сейчас, и – гори они все купиной неопалимой!»
Вальс кончился. Грузин галантно поклонился, отвел запыхавшуюся Анютку на ее место в хоре, но та не стала садиться. Злобно поглядев на подошедшего хоревода, сквозь зубы сказала: «У-хо-жу!» – и, не глядя ни на кого, быстрым шагом скрылась за занавесью. Последнее, что она слышала, был растерянный голос князя, о чем-то расспрашивающего Конакова.