катастрофе тоже знал от неё. А сейчас от переводчицы Марии Адольфовны Колпакчи услышал, что вы живёте в Кишинёве. Вот и приехал узнать, счастливы вы или нет. Если нет, то буду просить вас выйти за меня замуж.
– Счастлива, – ответила я. – Даже очень. А вы?
– А я, как видите, за вами приехал.
– Как Елизавета Георгиевна?
– Елизавета Георгиевна умерла.
– Когда?
– Полгода назад. Очень мужественно уходила из жизни.
Пришёл с работы Дима. Они познакомились. В общей сложности Дод просидел у нас много часов. На прощанье сказал:
– Я когда-то грезил вами. Но уж слишком вы были юны. Пожалуй, вы правду сказали, что счастливы. Коли так, то знайте, что у вас имеется давний, очень настоящий друг. Будете в Ленинграде, непременно дайте о себе знать.
К календарным праздникам Дод присылал поздравительные открытки. Через недолгое время оповестил, что женился, жена славный человек, работает в редакции одного из ленинградских журналов. Теперь, в Ленинграде, когда главный из вопросов – как получить жилплощадь – повис в воздухе, Дод вызвался помочь:
– Мой однокашник – серьёзный начальник. Уверен, он сделает всё, что нужно.
Иметь дело с «серьёзным начальством» было не по душе. Я долго отказывалась. Но точка, на которой всё застряло, в самом деле оказалась мёртвой. В назначенный день и час однокашник Дода принял нас в своём огромном кабинете. Письменный стол был заставлен телефонными аппаратами.
– Петро, тут во что бы то ни стало надо помочь одному человеку. Такой, понимаешь ли, случай, – рокотал он в телефонную трубку председателю райисполкома, в котором я была поставлена на учёт. – Ну, опоздала чуть-чуть. Не делай из этого проблемы. Каким-то боком мы с тобой тоже в ответе за все эти дела. Поставь её на очередь. Заделано? Договорились? И перезвони мне. А с твоей просьбой – ажур. Ясно? Тогда – лады!
И мне, уверенно и вельможно:
– Всё устроится лучшим образом, землячка! Ни-ко-му больше не дадим в обиду такую красоту. Ждите. И не сомневайтесь!
В разговорах между собой заключённые историю своих судеб часто ассоциировали с образом «парохода», поплывшего не в ту сторону, куда предполагалось. И меня удивляло, что винили не пароход, а себя – за то, что сели на него, не разобравшись. Пароход и впрямь петлял. Плыл и не по лоцманской карте, и не по звёздам. И закон по ходу пути заменялся беззаконием, круговой порукой.
* * *
До того как Нина Гернет по Олиной просьбе взялась помочь мне, Александр Осипович – незадолго до смерти – поручил ей позаботиться о Хелле Фришер. Вместе с писательницей Энной Михайловной Аленник они усадили Хеллу за стол и сказали: «Пиши! Обо всём, что прошла. О своей Чехии, о том, как бредила идеями коммунизма и красной Москвой. Пиши о разгроме Коминтерна и как выбрасывалась с баржи в Вычегду, когда тебя везли этапом в Коми АССР. И как тебя спасли такие же арестанты, как ты».
Хелла взялась за перо. Стала часто наезжать из Москвы в Ленинград. Подолгу гостила у Энны Аленник. Прекрасные, умные женщины – литературовед Тамара Юрьевна Хмельницкая и переводчица Эльга Львовна Линецкая – одобрили её наброски. Нина Гернет привлекла Хеллу к переводам пьес для театра кукол, с чешского на русский и обратно. Брала Хеллу с собой на кукольные фестивали. Приодетая своими новыми друзьями, молодыми москвичками, весившая не более сорока килограммов, Хелла преобразилась, вспомнила, что была когда-то «европейской женщиной». К ней вернулась природная смешливость. Я помнила, как уводила её с железнодорожной станции в Микуни, откуда она надеялась уехать в Прагу (!). Помнила её ежевечерние рыдания в нашей с ней микуньской комнате. И теперь на вопрос: «Как вы находите Хеллу?» – отвечала: «Чудо!» Я понимала: возрождение Хеллы – всплеск. Но для неё оно было в тот момент реальностью, явью. Мы бываем прозорливы в дружбе, постигаем глубину трагического мироощущения друзей, но умудряемся при этом не догадываться о блеске их натуры.
Однажды, когда я навещала Хеллу в московской клинике, она попросила нагнуться к ней поближе: «Знаешь, психиатр сказал, что отсидевшим в тюрьмах и лагерях всё равно надо кончать с собой, даже если удалось выжить». Озабоченный «здоровьем нации» циник-врач был по-своему прав. Но по совести следовало бы посоветовать это режиму.
* * *
В ожидании жилья, при плачевных результатах поиска работы, я плохо справлялась с образовавшейся в судьбе брешью. Держалась благодаря великодушию и деликатности Нины Владимировны, благодаря её умному и ясному дому.
Богатство жизни Нины Владимировны составляла её семья: сын Эрик, инженер-физик по вакуумной электронике, преданная невестка и двое одарённых внуков. Жили они отдельно, но к бабушке приходили часто. Старший сочинял рассказы о царской семье. Младший обладал уникальной способностью перемножать в уме четырёхзначные, пятизначные числа и тут же выдавать результат. Бывали случаи, когда мы оставались с ним вдвоём. Я решила испытать его дар и несколько раз подряд спросила: «А сколько будет, если умножить столько-то на столько?» Шестилетний математик исправно отвечал, потом подошёл ко мне вплотную, посмотрел с любопытством в глаза и озадаченно спросил: «А ты что, сама считать не умеешь?» Цветными карандашами он нарисовал однажды что-то невообразимо яркое и сумбурное. Я похвалила, но не удержалась от вопроса:
– А что ты рисовал?
– Неужели не понимаешь?! КРАСОТУ!
И я окончательно упала в его глазах, когда яйцо, которое я ему варила, оказалось тухлым, лопнуло и заполнило кухню смрадом. Он затопал на меня ногами: «Ты не умеешь варить яйца!» Даже это меня порадовало как знак домашнего, семейного мира.
За окном в моём родном городе тихонько падал снег. В книжных шкафах Нины Владимировны уютно теснились книги. Я вызвалась составить каталог её библиотеки. Автор сказок, киносценариев для детей, пьесы «Волшебная лампа Аладдина», которая много лет шла в театре Образцова, Нина Владимировна Гернет с 1932 по 1937 год заведовала редакцией детского журнала «Чиж». Не знаю, было ли это истинным её призванием или своеобразной «эмиграцией» в область воспитания детей искусством. Созвездием таких имён, как Маршак, Хармс, Бианки, Конашевич, Шварц, и многими другими была в те годы создана блестящая детская литература.
Люди её круга общались между собой на совершенно особом языке, выявляющем озорство ума, тягу к игре, единомыслие, доверие друг к другу. Неподражаемый стиль отношений запечатлён в дарственных надписях на книгах. При желании в них можно различить и атмосферу, и сюжеты времени.
На титульном листе сказки Перро «Ослиная шкура» под посвящением – «Достопочтенной Нине Владимировне от двух переводчиков сразу» – две фамилии: А. В. Фёдоров, Л. В. Успенский. И стихи: