Учитель, без сомнения, употреблял все средства к излечению недугующего ученика. Свидетельство тому — последняя вечеря. Сколько трогательных и сильных намеков на покаяние! В Евангелии Иоанновом сохранились и другие следы особенного внимания Иисусова к состоянию души Иудиной (Ин. 6, 70). Но по причине заключения чувств сердца, занятого страстью, все доброе оставалось на его поверхности — не было принято И не могло обратиться в силу и жизнь духовную. Прикосновение — самое легкое и дружеское — врачующей руки к ране производило одно внутреннее содрогание и боль.
Терзаемый своей страстью, может быть, не раз Искариот, подобно другим, думал оставить Иисуса (Ин. 6, 66). Но невидимые узы все еще держали его до предопределенного времени; внутренний голос сильно еще говорил за Учителя. Могла говорить в пользу пребывания с Иисусом и самая страсть, все еще не терявшая совершенно надежды видеть Иисуса Мессией. Иуда, — как ни тяжело было принуждать себя непрестанно, — принуждал и оставался!..
Последние события, возбудившие и в других учениках чаяние о близком воцарении Учителя (Лк. 19, 11), вИуде должны были потрясти всю душу надеждой и страхом. «Теперь, — думал Иуда, — не позже, должна решиться Его, — по крайней мере, моя участь! Время подумать решительно о своем будущем состоянии». — Что же слышит сребролюбец от Учителя в продолжение всех последних дней? Частые предсказания о Его будущих страданиях и — ни слова о Его царстве и земных наградах ученикам! «Первосвященники и фарисеи собираются для совещаний, принимают все меры, осуждают нас на смерть, а мы ходим туда и сюда без дела, проводим дни и ночи ни над чем… Прекрасное общество — но оно не по Иуде, которому нужно чем жить. Я не их, и они не мои! Каждый пойдет своим путем!» — «Но нельзя ли извлечь, — шептал демон сребролюбцу, — последней пользы из твоего почти четырехлетнего пребывания с этими людьми? Синедрион весьма дорожит знанием местопребывания Иисусова: почему не употребить в свою пользу этого вызова?.. Указание местопребывания не причинит большого вреда Учителю, а тебе послужит на пользу. Посмеют ли стражи наложить руки на Иисуса! Не в первый раз возвращаться им от Него без успеха. Даже если бы они захватили Его, то во время праздника, боясь народа, не посмеют причинить Ему ничего худого; дело окончится чем-то неважным — по всей вероятности, изгнанием Иисуса в Галилею; а ты можешь получить награду как патриот и отличишь себя в глазах фарисеев, что может быть весьма полезно для твоей дальнейшей судьбы…»
Адская мысль принята — и ученик-предатель весь занят сатаной! Не ищите теперь логики в его действиях — это значило бы искать порядка в аду. Пусть Каиафа не будет обещать ему ничего более 30 сребреников — эти сребреники покажутся ему горами золота. Вырваться скорее из рая, обратившегося в темницу, кончить, кончить дело — вот чего хочет душа Иудина, дьявол, в ней живущий!..
Но дело кончено! Учитель в руках книжников! С неимоверной поспешностью они успевают в продолжение ночи провести два собрания, выслушать лжесвидетелей, произнести осуждение, предать Осужденного Пилату на распятие… Вести о всех этих событиях, подобно громовым ударам, раздаются в душе Иудиной. Разродившись предательством, исполнив внушение сатаны, душа предателя сделалась как бы праздной и потому доступной чувству забытого долга. Какой ужасный голос раздается теперь в этой пустыне! Все доброе, на время забытое, в тысяче видов возникает снова, теснится в сердце, подавляет, разрывает его. Иуда видит одно, слышит одно: смерть Учителя! Для него нет более стыда и тайны; все расчеты, сама страсть исчезла, как адское привидение: осталась одна совесть с мучениями! Дружеское участие в этом положении какого-либо священника, какого-либо человека, может быть, остановило бы душу, готовую провалиться в ад. От нескольких минут зависело все. Что же слышит самоосужденный предатель? «Смотри сам», — говорят ему с презрением. — «О, я хорошо вижу, — думает он в отчаянии, — чего стоит подобное мне чудовище: око за око, кровь за кровь — говорит сам закон», — и первое дерево служит ему орудием казни над самим собой.
После этого уже стократ унее было, дабы не родился ужасно несчастный человек сей!
Но речет кто: «Аще писано есть пострадати Христу сие, то чего ради порицает Иуду? Писания бо сотворил есть». Но не тем изволением, а от лукавства. Аще же не изволение его испытывати будеши, то и диавола от согрешения свободиши. Но несть сие, несть. Бесчисленных бо достойны суть мук и сей и он, аще и вселенная спасеся. Не предание бо Иудино спасение нам содела, но Христова премудрость и Его художества богатство, иных лукавства в пользу нам употребляя. Речеши: «Аще и Иуда не предал бы, ин не предал ли бы!» — И что сие на предложение? «Яко аще распятися Христу подобаше, чрез некоего подобаше, речеши: аще чрез некоего, чрез такова человека всячески: аще же все были блази, не содеялося бы смотрение о нас». Не буди; — сам бо Всепремудрый ведяше, како устроити полезная нам, и сему не собывшуся; изобильна бо Его премудрость и непостижима. Сего ради да никто возмнит, яко служитель смотрения бысть Иуда, окаевает его» (Злат. Бесед. 18 на Мф.).
Глава XIX: Иисус Христос на суде Пилата
Характер Пилата и его отношение к синедриону. — Голословное обвинение Иисуса Христа первосвященниками. — Прокуратор им не довольствуется. — Всенародный допрос. — Ответ на него величественный, но противный ожиданию и видам судии. — Тайный допрос. — Пилат объявляет Узника невинным. — Новые клеветы со стороны обвинителей. — Безмолвие Обвиняемого. — Иисус Христос отсылается на суд Ирода.Римский прокуратор Иудеи, которому достался несчастный жребий осудить на распятие Господа славы, был Понтий Пилат; человек, по свидетельству иудейских писателей, высокомерный, жестокий и корыстолюбивый. Впрочем, такой отзыв мог быть следствием национального предубеждения против чужеземного правителя, и если заслужен Пилатом, то скорее всего в последние годы его правления. По крайней мере, история суда Пилатова над Иисусом Христом не показывает в нем особенного высокомерия, тем более корыстолюбия. Если бы приговор прокуратора можно было купить сребрениками, то первосвященники, вероятно, не пощадили бы церковного корвана, только бы скорее достигнуть своей цели и избавить себя от унижения, которому они подвергались в претории.
Понтий был собственно прокуратором Иудеи, Самарии и Идумеи — должность, которая сама по себе ограничивалась сбором податей государственных; впрочем, с полным правом претора — решать все дела и казнить смертью, такое совмещение прав делалось в некоторых не очень значительных провинциях, куда не почитали нужным посылать особых преторов и проконсулов. Такими прокураторами обычно назначались люди всаднического (eguestris) достоинства, иногда из вольноотпущенных (libertini), чем-либо отличившихся, и назывались, подобно другим главным начальникам, игемонами, или правителями. Пилат принадлежал к сословию всадников. Обыкновенным местопребыванием иудейских прокураторов был город Кесария; но на праздники, особенно на Пасху, они переселялись в Иерусалим для непосредственного надзора за спокойствием народа и для подавления возмущений, которые нередко происходили во время праздников.
С синедрионом иудейским римскому игемону трудно было жить в мире, ибо две различные и по духу совершенно противоположные власти часто сталкивались. Пилат имел немалые причины негодовать на иудеев и их синедрион. Вскоре после вступления в должность иудейского прокуратора ему захотелось (вероятно, из угождения кесарю) ввести в Иерусалим римские знамена с изображением кесаря — поступок сам по себе не очень важный, но противный иудейским обычаям. Упорство народа, соглашавшегося лучше лишиться жизни, нежели видеть языческие изображения в святом граде, привело к тому, что Пилат принужден был вынести знамена из Иерусалима. Потом Пилат вздумал построить за счет церковных средств водопровод для Иерусалима: намерение, весьма полезное для жителей столицы, частенько, и особенно в праздники испытывавших недостаток в хорошей, здоровой воде, — но неприятное синедриону, которому принадлежали деньги. В этом случае произошло народное возмущение, так что Пилат с трудом успокоил народ, окруживший его лифостротон и нагло требовавший оставить его — без воды.
Об Иисусе Христе и Его действиях Пилат не мог не слышать, но, без сомнения, не имел верного понятия, кроме того, что действия Его нисколько не опасны для римского правительства. Известно было, конечно, Пилату и о происшествиях минувшей ночи: взятии Иисуса Христа под стражу, собрании синедриона и проч., ибо римская стража, усугублявшая свою бдительность во время праздников, сообщала прокураторам о всех происшествиях, заслуживающих внимания. Пилату даже известно было гораздо более, чем хотели и, может быть, ожидали первосвященники: что они преследуют Пророка Галилейского единственно по личным соображениям, из зависти и злобы (Мф. 27, 18). Таким образом, появление Иисуса Христа в виде узника не было для прокуратора вовсе неожиданным явлением: неожиданно было то, что для обвинения Его явился весь синедрион так рано и в тот день, когда всякий израильтянин, и искренно и лицемерно набожный, старался, сколько можно, удаляться от язычников и всего языческого, чтобы не потерять законной чистоты, необходимой для совершения Пасхи.