Читать интересную книгу Когда цветут камни - Иван Падерин

По асфальтированной дорожке усадьбы кто-то громко затопал. Шли двое. Походка идущего впереди была знакомая.

— Наконец-то…

Василий распахнул окно. Нет, это ординарец Мишка. Вот обезьяна, даже походку перенял у Максима и топает, как богатырь. С ним санитарка Кольцова.

Увидев в руках Миши два котелка с дымящим супом и кашей, Василий спросил:

— Вы кому несете обед?

— Командиру полка.

— Где он?

— Там, на НП.

— Поднимитесь сюда, ко мне, посмотрите, как я ему комнату оборудовал.

Миша и Надя поднялись на второй этаж.

— Вот смотрите. Хорошо? Это я для отдыха командиру полка оборудовал. Зовите его сюда. Тут я еще кое-что приготовил, чтобы раздразнить аппетит. — Василий кивнул на бутылки с винами.

— Столько бутылок для одного командира?

— Почему для одного? Командиры полков всегда обедают с друзьями. Сюда посадим замполита, сюда — начальника штаба, сюда — нового парторга. Ну а мы скромненько за этот вот столик, в уголок. Тут уютно. Хорошо?

— Хорошо-то хорошо, но едва ли он придет сюда, — сказал Миша.

— Почему?

— Некогда ему сейчас.

— Слушай-ка ты, ординарец, и ты, санитарка. Для вас забота об отдыхе и здоровье командира полка — служебное дело. А мне он родной брат. Разумеете?

— Разумею, — ответил Миша.

— Вот и действуй как надо.

— Ладно, скажу.

Хрустнув пальцами, Василий уже просительным тоном сказал Мише:

— Послушай, Миша… Расскажи Максиму, как я тут для него постарался. Понимаешь, все своими руками сделал, от души. Отдохнуть ему надо по-человечески. Расскажешь?

— Ладно, расскажем, — ответила Надя, потому что Миша от обиды не мог выговорить ни слова: он ли не заботится о командире?

И они ушли: Миша — на НП, Надя — к санитарной повозке.

2

Возвращаясь из политотдела дивизии, Верба заглянул в тыловые подразделения полка. Полк готовился к штурму Берлина, и слово политработника, обращенное к тем, кто будет обеспечивать участников штурма боеприпасами и продуктами питания, сейчас здесь так же необходимо, как порох для заряда. Ведь в условиях уличного боя обеспечение мелких штурмовых групп патронами, гранатами и питанием потребует от повозочных и поваров решительности: кухню и повозку с боеприпасами в канаве не укроешь, они должны находиться там, где идет бой — в центре расположения штурмового отряда. И с таким запасом, чтобы на случай, если отряд окажется отрезанным от главных сил (а в городском бою это бывает нередко), люди были обеспечены на несколько суток.

Верба спокойно беседовал с поварами, а начпроду полка не сиделось. Каждую минуту он вскакивал и глядел в сторону кухни первого штурмового отряда. Там обер-ефрейтор Отто Россбах.

— Замучил меня этот Антоха, товарищ подполковник, — пожаловался начпрод, — лезет и лезет туда, где ему не положено быть. Никак не могу от него избавиться. Подслушивать любит, научился понимать русский язык, и теперь каждое слово от него прячь. Вон, видите, уже ухо навострил. Рвется к вам на беседу.

— Хорошо, зови его сюда, побеседуем.

— Дом у него тут близко, отпрашиваться будет, — предупредил начпрод.

— А что же? Если хочет, отпустим, — неожиданно для начпрода ответил Верба.

— Эй, Антоха, давай сюда! — позвал обер-ефрейтора кто-то из поваров.

— Есть, давай сюда.

Разведчик Туров прозвал Отто Россбаха Антохой, и это прозвище пристало к нему. Высокий, костистый, нос тесаком, руки длинные, седой, — одним словом, Антоха. На сторону русских он перешел еще в дни наступления советских войск к Одеру. Точнее сказать, не перешел, а вышел на дорогу, по которой стремительно мчались советские полки к Берлину, бросил оружие и сдался в плен. Более короткого пути к родному дому он не видел, так как оказался, по существу, в окружении. Отто Россбах не стал переодеваться в гражданское, не царапал себе руки до крови, не мазал щеки и нос угольной пылью, чтобы выдать себя за рабочего, а вышел на дорогу с поднятыми руками.

В те дни начальник разведки полка капитан Лисицын подыскивал среди пленных солдата, который хорошо бы знал Берлин. Он собирался держать такого солдата в тайне от начальства до поры до времени. Так это делали разведчики и других полков, скрывая у себя по одному — по два солдата: это были как бы запасные «языки» на всякий случай.

Лисицыну Отто Россбах понравился — житель Берлина, он хорошо знал столицу. И, считая его добровольно перешедшим на нашу сторону, оставил в разведвзводе. Однако позже выяснилось, что выбор Лисицына неудачен. Отто Россбах назвал себя обер-мастером берлинского радиозавода «Сименс», то есть старшим рабочим. Но у этого рабочего помимо роскошной квартиры в центре города оказались еще дача, пивная и питомник декоративных растений, который давал ему ежегодно до десяти тысяч марок дохода. До прихода Гитлера к власти Россбах имел сильное влияние на профсоюзную организацию завода и на жителей дачного района. В свое время он активно собирал голоса против Тельмана. Каждое лето держал по шести батраков.

Узнав об этом от самого Россбаха, Лисицын схватился за голову — кого взял?! — и немедленно явился к замполиту с повинной.

— Как быть? Отправить Антоху в лагерь военнопленных просто невозможно. Поздно.

Верба, подумав, ответил:

— Рискнем, оставим его в полку возле кухни. Сбежит — черт с ним, не сбежит — пусть питается, наш хлеб брюхом не перетаскаешь.

Пока Россбах жил у разведчиков, солдаты обращались с ним запросто, делились табаком, лишней парой белья и даже водкой. Россбах ждал, что его возьмут в работу большевистские комиссары, пропагандисты, но они будто не замечали его и, как казалось Россбаху, недооценивали скрытых в нем способностей, опыта в политической борьбе.

На исходе второго месяца Отто Россбах почувствовал, что его багаж для упорной идейной борьбы с коммунистами слишком слаб, ибо простые русские солдаты понимают события куда шире, чем он. Помогая солдатам заучивать и правильно произносить фразы на немецком языке и учась у них понимать политику войны по-советски, он день ото дня все сильнее стал ощущать потребность в откровенном разговоре с руководителем политической работы в полку.

И вот что он сказал при первой беседе с Вербой:

— Ваши солдаты погубят вас.

— Не подозревал.

— Когда у них в руках оказывается велосипед, они делаются наивны, как дети: катаются на двухколесной машине с чисто мальчишеским восторгом. Но когда они заговаривают о политике — я не выдерживаю и часовой полемики с ними. Моя голова трещит. Вы слишком много доверяете им. Все они готовятся стать комиссарами, забывая, что они солдаты. Вам угрожает опасность остаться не у дел. Среди солдат есть много таких, которые способны занять ваш пост сегодня же.

— Последнего я не боюсь. Спасибо за лестный отзыв о работе наших армейских политработников.

— Вы радуетесь тому, что я сказал? — удивился Отто Россбах.

— Радуюсь.

— Значит, вы меня не поняли. Разрешите, я расскажу вам мою трагедию. Тогда вы поймете меня правильно.

— Слушаю.

— Пятнадцать лет воспитывал я своего сына, воспитывал, как отец, как человек, реально понимающий жизнь, как хозяин своего достояния. Я приносил сыну книги, выписывал для него газеты и журналы, передавал ему все свои знания и опыт. И однажды — это было летом тысяча девятьсот сорок четвертого года — я не отпустил его на районное собрание гитлеровского союза молодежи. На другой день сын сказал об этом своему руководителю, и через три дня я был мобилизован на Восточный фронт. В пятьдесят лет быть солдатом — ужасно. За эти девять месяцев я постарел на двадцать лет… Вот что сделал мой сын, которому я отдавал все свои знания и любовь. Надеюсь, теперь вы поняли меня?

— Понял: сын отцу — враг, — сказал Верба. — Но отец и теперь не понял того, о чем говорили ему русские солдаты. Советую вам глубже вдуматься а их речи, тогда мы с вами побеседуем обстоятельно.

Отто Россбах потер костистым кулаком свой продолговатый лоб и ушел думать.

Дня через четыре, уже перед тем как было решено перевести его от разведчиков в тылы полка, он снова пришел к Вербе и сказал:

— Я все обдумал, господин комиссар. Вы правы — Гитлер отобрал у нас сыновей для войны и сделал их врагами отцов.

— Но, как мне кажется, Отто Россбах в свое время тоже не был противником войны, — заметил Верба, — и радовался военным успехам Гитлера, когда война шла на чужой земле. Надо быть до конца последовательным.

— Да я был против несправедливого Версаля, — сознался Россбах. — Вы, политики, должны понять, что значит для немцев сало, масло, мясо… Все это появилось на кухне после того, как была ликвидирована версальская несправедливость. Гитлер — большой стратег. Он хорошо знает психологию немцев: идеи идут через желудок. Он накормил Германию и поднял дух национальной гордости.