Старый дом продолжает спать, и его лязгающие, скрипящие жилы похожи на скрытую карту черных дорог и медных проводов, на тайны, запертые в комнатах и в комодах, на океаны, на полуночные миры огня, ярости и веселья.
Прохожу мимо кухни, смотрю на отражение в зеркале над телефонным столиком. Открываю дверь в гостиную и с облегчением выдыхаю.
Теплая комната залита золотистым светом. Огромные шторы от потолка до пола задернуты, скрывая дождь и ночь, в камине потрескивают поленья, и на бутылочно-зеленых плитках играют блики огня. На пристенных столиках и на стойке бара «Пуаро» горят свечи, отражаясь в зеркалах и полированной мебели. Совсем как на Рождество – не хватает только восьмифутовой пихты, которая сверкала бы огоньками и роняла иглы, наполняя комнату запахами зимнего леса.
Воссоздающие фантазии. Я думаю об этих словах, пока они не расплываются у меня в голове, пока не начинаю видеть Синюю Бороду, преследующего нас с фонарем. Из проломленного черепа пирата хлещет кровь, и он заваливается на палубу «Сатисфакции».
Росс встает с дивана и настороженно улыбается.
– Ты в порядке?
– Да.
Он быстро оглядывает комнату.
– Я не слишком перестарался?
– Нет, ну что ты!
Я не могу заставить себя войти и мнусь на пороге.
– Ты уверена, что с тобой все в порядке? – У Росса между бровями снова появляется глубокая складка, и мне хочется провести по ней пальцем, стереть без следа.
– Да. – Заставляю себя шагнуть ему навстречу.
– Присядь, – просит он, сжимает мою холодную руку и отходит к бару.
Я сажусь, смотрю в мерцающем свете камина на силуэт с узкими бедрами и широкими плечами, с густыми вьющимися волосами. Рука тянется к карману джинсов, где лежит письмо Эл. Его присутствие и утешает, и пугает. На бирюзовых плитках бара «Пуаро» стоят бокалы с хересом – золото в хрустале, два вместо четырех. Эл действительно рассказала ему все.
– Аперитив, – говорит Росс, ставя бокалы на освещенный свечами кофейный столик, и я вспоминаю романтический уголок в итальянском ресторане.
От Росса исходит тепло и знакомый запах с нотками сосны и мускуса. Мое сердце бьется часто и слишком громко.
– Твое здоровье! – торжественно объявляет он.
Не успевает стихнуть низкий, мелодичный звон бокалов, как я выпиваю все залпом. По телу разливается приятное тепло. Надо бы спросить, как прошел его день, как работа, как самочувствие, но я не могу себя заставить.
– Все будет хорошо, Кэт! – шепчет Росс, сжимая мои ледяные пальцы. – Главное, что мы есть друг у друга.
Я закрываю глаза и чувствую прикосновение теплых губ к виску.
Глава 26
Я сижу за кухонным столом, Росс стоит перед маминой плитой. В окно стучит дождь, завывает ветер, запертый в саду между высокими каменными стенами. Хотя в кухне жарко и влажно, я дрожу от холода.
Беру бокал шираза, налитого Россом, и ставлю обратно, даже не пригубив. От запаха говяжьего фарша накатывает тошнота. Голова болит, мысли вязкие, мутные. Мне очень тревожно, сердце то и дело пропускает удар, потом отчаянно бьется, стремясь наверстать упущенное. Возможно, от горя или от потрясения, ведь за короткое время произошло столько всего: гибель Эл, признание Мари, откровения Вика, письмо Эл. К тому же я наконец вспомнила, что случилось в этом доме. Нужно расспросить Росса про находки в комнате Синей Бороды, еще раз уточнить про Мари и про Вика. И обязательно следует поскорее покончить со всеми обвинениями Эл, но я не могу…
Росс накрывает крышкой кастрюльку с чили и возвращается к столу; садится рядом со мной так близко, что я вижу серебряные искорки на радужке его глаз.
– Я хочу кое-что с тобой обсудить… Кэт, да ты как ледышка!
Смотрю на свои ладони в его руках. Я и не заметила, как он их взял.
– Все в порядке, – заверяю я.
Росс начинает растирать мне пальцы и согревать их своим дыханием.
– Наверное, сейчас не лучшее время для подобного разговора, и все же… Я решил продать дом.
– Прямо сейчас?!
– В ближайшем будущем. – Голос у него мягкий, словно уговаривает норовистую лошадь. – Сразу, конечно, не выйдет. Эл не оставила завещания, к тому же сначала ее следует признать умершей. – Пытаюсь выдернуть руки, он их удерживает. Интересно, откуда Россу известно про завещание? – Я знаю, как это звучит, Кэт, и понимаю, как тебе тяжело. Я знаю… – Он умолкает и закусывает губу.
– Ничего, все образуется. – Как нелепо, что мне до сих пор хочется его утешить, провести пальцами по складке между бровей, по темным кругам под глазами…
– Останься со мной, Кэт.
– Что?!
Росс смотрит на меня так пристально, что я даже моргнуть не решаюсь.
– Будь со мной рядом всегда, Кэт! Понимаю, сейчас не лучшее время, но я тебя люблю. Не так, как любил Эл, совсем иначе. – Росс прикрывает глаза, словно от боли. – Лучше.
Даже не знаю, что сказать.
– Конечно, многие нас осудят. И все же, если ты будешь со мной, я готов с этим мириться. Мы можем остаться здесь, пока не продадим дом, или уехать куда-нибудь – куда угодно, как захочешь. Решать тебе. Я люблю тебя, Кэт! Ты мне нужна. – Он берет мое лицо в ладони, гладит по щеке. Пальцы у него дрожат, глаза сияют. – Ведь Эл любила нас обоих и хотела бы, чтобы мы были счастливы.
Я не знаю, действительно ли сливная пробка и кольцевая пила – те самые. Нужно обратиться к Логану и Рэфик, показать им все, провести экспертизу. Ведь речь идет о Россе! Ни стыд, ни горе не дают мне забыть о том, что иногда Эл бывала весьма жестокой. Она права: я не доверяю ей, причем давно. Сестра до сих пор дергает нас за ниточки. Письмо может оказаться очередной ложью, как и послания по электронной почте от лица Мышки.
Кто-то из них двоих лжет. Не может быть, чтобы оба говорили правду. Часть моей жизни, мои убеждения – ложь. Параллельная вселенная, в которой любимый человек – чудовище, где отражение в зеркале – лживо. Вспоминаю фразу из дневника Эл: «Кэт думает, если притвориться, что чего-то не было, то его и не будет». Я больше не хочу так жить. Я больше не уверена ни в чем, и мне страшно. В двенадцать лет я убежала от мамы и дедушки, от нашего дома. В девятнадцать я убежала от Эл и Росса, от своего разбитого сердца. Теперь я бежать не собираюсь – и наконец выясню всю правду!
Закрываю глаза, и в комнате становится холоднее, ярче. Пахнет подгоревшими яйцами и тостами. В дымоходе бьется застрявшая птичка. «Не чавкай, Кэтриона». Мама горбится, прижатая к груди рука висит на полотенце, обвязанном вокруг шеи, на макушке розовая проплешина размером с кулак. В знакомом дедушкином хохоте проскальзывает ужас: «Не ешь стоя, девонька. А ну садись, черт бы тебя побрал!» Шепоток серебристого, трепетного страха. «Что-то