Читать интересную книгу Сибиряки - Николай Чаусов

Житов невольно взглянул на сидевшего в стороне Николая Степановича. Лицо Рублева не выражало участия, и только в серых глазах его, все еще обращенных к Житову, было что-то похожее на досаду. Поздняков захлопнул форточку, подошел к столу, к Житову.

— Вы получили приказ?

— Да, спасибо, Алексей Иванович. И премию тоже.

И опять пауза. Житов заерзал.

— Вот что, товарищ Житов: поедете в Баяндай. У Сидорова что-то плохо ладится с лесопилкой. Корпус готов, лес тоже запасли вовремя, а вот с транспортерами, с пилорамой… Словом, вот вам мой второй приказ: поезжайте!

Житов обомлел. Как же все: автопункт, Нюська?.. Совсем его переводят или…

— Вы чем-то недовольны, товарищ Житов?

— Н-не знаю… А как…

— Автопункт? Сдадите начальнику… Да, собственно, что вам сдавать? Гаражи — это забота начальника, а техническая часть — так ее заново надо делать. Мы из мастерской бригаду пошлем… Поедете со мной? Или завтра?

— Я… завтра. — Житов встал, еще раз с отчаянием оглянулся на Рублева. Уж не он ли причиной этого поспешного перевода? Почему он прячет глаза? Почему упорно молчит, не скажет ни одного слова в защиту?..

— Хорошо. Сидоров вам расскажет. Поверьте, это лучше для вас, товарищ Житов.

Перед отъездом Житов в последний раз обошел знакомые места, где когда-то бывал с Нюсей, где впервые катался с ней на круговушке, провожал ее, целовался… Милые, навсегда запавшие в память счастливейшие минуты! Обошел, прощаясь, гаражи и цеха пункта, но в раздаточную зайти не решался: Нюся, конечно, уже знает о его переводе в Баяндай, а вот сама подойти почему-то не захотела. Разлюбила она его, разве он, Житов, не видит! Небось Губанова, как только тот появился на пункте, сейчас же зазвала в раздаточную, расспрашивала, тормошила, даже о присутствующих забыла. И потом Житов не раз видел их вместе: то в раздаточной, то у машины…

— Евгений Палыч!

Сердце Житова замерло. Он обернулся на зов так поспешно, будто его дернули за рукав. Нюська! Стоит, мнется возле своей раздаточной, смотрит на Житова не то с жалостью, не то виновато. Ноги сами подвели Житова к Нюське.

— Здравствуй, Нюся.

Знакомое крепкое рукопожатие, но тут же отняла, спрятала в карман руку. И в раздаточную, подальше от лишних глаз, не позвала…

— Ой, что это говорят, Евгений Палыч? Это правда, что вы…

— Правда, Нюся.

— Ой, жалко-то как!

И это «жалко-то» резануло Житова. Значит… конец!

— Я провожу вас, Евгений Палыч? — тихо, будто боясь отказа, спросила Нюська.

Житов, не отрывая взгляда от Нюськиного пылающего лица, не ответил. «Милая Нюся! Неужели ты не видишь, как тяжело мне расстаться с тобой? Неужели ты еще можешь спрашивать разрешенья, если я готов заплакать от боли, от твоего „жалко“!..»

— А может, еще вернетесь, Евгений Палыч!

— Нет, Нюся. Меня переводят совсем. Счастливо тебе, Нюся… — Житов не досказал. Напрасно пытался он уловить в голосе Нюськи хоть одну нотку искренности. Так она могла сказать любому знакомому парню, любому товарищу по работе. Уж лучше бы молчала…

8

— Ой, Нюська, бежим! Артисты приехали! В клубе сейчас!..

Нюська сорвалась с места, бросив на бегу матери:

— Маманя, не жди, я оттуда прямо на смену! Я сытая!..

Такие события в Качуге были не часты. Как можно упустить случай и не на сцене, а вот так, близехонько разглядеть, а может, и познакомиться, поговорить с настоящими артистами.

В клубе, где шла репетиция, собралась уже без малого вся качугская молодежь. Глазели на сцену из-за кулис, в окна, пробрались в зал. Нюська с подружками тоже протиснулась в зал. Тонкая в поясе, уже немолодая брюнетка, пела знакомую Нюське арию Кармек — «Хабанеру».

— Нюсь, а Нюсь, — шепнула подружка, — думаешь кто поет, а?

— Певица, кто же.

— Ну и дура. Это ж Милованова поет, та самая, которая по радио выступает.

— Да ну? — удивилась Нюська. Милованову считали одной из лучших певиц Иркутска. Нюська даже затаила дыхание, во все глаза глядя на иркутскую знаменитость.

— Поет-то как, а?

— Орет.

— Чего?

— Орет, говорю. Того гляди, кишка вылезет…

— И ничего-то ты, Нюська, не смыслишь!

После репетиции молодежь кинулась на сцену, за кулисы, ловить артистов. Нюська тоже выбралась на сцену, но бежать за знаменитостью отпала охота. По радио пела здорово, а тут…

— Эх, девочки, да разве так поют «Хабанеру»! Это же свободно должно… Ведь и слова-то такие…

И Нюська, входя в роль, выступила вперед, повела рукой и запела:

Любовь свобо-одная мир чарует,Она зако-онов всех сильне-ей…

Густой, низкий Нюськин голосище наполнил зал, вылился в раскрытые окна. А Нюська легко, без напряжения пела фразу за фразой, не замечая ни веселых, поднятых к ней из зала лиц, ни окруживших ее парней и подружек…

— Нюсь! Слышь ты!..

Нюська оборвала арию, обернулась. Из глубины сцены, куда показала ей подружка, глядели на нее восторженно артисты и среди них та самая иркутская знаменитость, которую пробовала перепеть Нюська. Заметно побледневшая даже в сумраке сцены, брюнетка пожирала просмешницу злым ревностным взглядом и словно окаменела от напряжения. Нюська оробела, ойкнула и кинулась прочь со сцены.

Опомнилась Нюська только в раздаточной. А следом прибежала Таня Косова.

— Ой, Нюсенька, чего натворила ты! Ведь артисточка-то, Милованова-то, совсем было уехать хотела. Я, говорит, не позволю, чтобы на меня свистать стали… И про тебя всяко…

— Ой, мамочка, что же это? — струсила Нюська.

— Насилу уговорили ее. А потом про тебя начали спрашивать, а я теку…

Вечером Нюська на концерт не пошла, а на другой день к Рублевым пришли Миша Косов, Танечка и двое мужчин. Нюська еще в окно узнала в этих двоих иркутских артистов, удрала в спальню. Слышала, как незнакомцы представились матери Нюськи, как оба наперебой рассказывали об иркутском музыкальном училище, расхваливали ее, Нюськин, голос и, наконец, потребовали ее. Мать едва вытащила Нюську на кухню.

— Здравствуйте, Анна… простите, не знаю по отчеству, — расшаркался перед Нюськой высокий щеголеватый блондин. — Позвольте представиться: солист музыкальной комедии…

Нюська растерянно моргала глазищами, невпопад отвечала на вопросы, мотала в знак согласия головой — и ничегошеньки не соображала. Только когда второй, сутуловатый пожилой мужчина с черной бабочкой на манишке, неторопливо, вежливо объяснил ей, что пришли они только затем, чтобы уговорить Нюську поступить в музыкальное училище, что у нее такой замечательный голос и что она не имеет права прятать его от народа — Нюська несколько успокоилась, а затем и вовсе пришла в себя. Зато Варвара Ильинична, тоже поначалу струсившая за Нюську, слушая похвалы, на радостях прослезилась, не зная, как лучше усадить и чем угостить добрых людей.

Взяв с Нюськи обещание приехать в Иркутск к вступительным экзаменам, артисты еще раз вежливо раскланялись и ушли. А Миша сообщил Нюське:

— Эта-то, Милованова, вчера на концерте все пела, а «Хабанеру» не стала. Чуешь, Нюська, чего ты своим басом с человеком сделала? Ведь в программе эта «Хабанера» ее первым номером числилась!

Глава тринадцатая

1

Перед самым отъездом в Заярск Танхаев попросил Лешку:

— Иди в машину, Леша, подарки отвезешь Поздняковым.

— Алексей Ивановичу?

— Алексей Иванович в Качуге. Сыну его отвезешь, Юре. Завтра Юре шесть лет будет, ему подарки. — И дал Лешке духовое ружье и красивую увесистую коробку.

— А где живут они, батя Нума?

— Шофер знает.

Лешка подхватил вещи, прикинул на вес коробку — ого! Кило полтора, а то и два будет! — умчался к стоявшей у ворот эмке.

Через десять минут они уже подъехали к большому деревянному особняку с палисадом. Лешка выбрался с подарками из машины, поправил на голове новую кепку и с достоинством вошел в широченный, заставленный домишками двор. Поздняковская квартира оказалась закрытой. Лешка даже присвистнул от разочарования. Ехать назад? Завтра отвезти? Вот задача!

Лешка спустился с крыльца, прошелся с подарками по двору, заметил возившегося в куче песка чернявого мальчугана. Подумал, подошел ближе.

— Привет, сосун!

— Я не сосун, — обиделся мальчуган, отрываясь от игры и сердито взглянув на рыжего незнакомца.

— А кто же ты?

— Я — Вовка.

— Чей?

— Поздняков.

— Ух ты! Ну, тогда будь здоров, Вовка! А меня Лешкой звать. Лешка Танхаев. Знаешь?

Черноглазый Вовка смерил недоверчивым взглядом стоявшего перед ним Лешку, проворчал:

— Вот и врешь. Танхаев бурят, а ты русский.

— Хе! У тебя мать с отцом русские, а ты турок.

— Русский я!

— А я бурят. Мировая?

Лешка освободил руку, подал Вовке.