— Давайте ее сюда, — чьи-то голоса вокруг.
— Лера, прости, что не успел. Держись, слышишь меня, не сдавайся. Помни, что вы нужны мне.
Поздно уже… Поздно брать меня на руки и нести куда-то… Поздно умолять врачей спасти… Я устала сражаться со всеми…. Плыть против течения… Выбраться из ямы, закапывая себя еще глубже. Люблю его, но этого так мало…
Просыпаюсь и раскрываю глаза, поднимая припухшие от слез веки. В палате полумрак уже, а в памяти отрывками Ваня, отец, Миша… Прислушиваюсь к себе, чтобы почувствовать ребенка. Но ничего нет. Ни боли, ни опустошения. Только надежда…
Я поднимаю руку, чтобы потрогать живот, но задеваю что-то и инстинктивно одергиваю. Моргаю несколько раз, чтобы глаза скорее привыкли к темноте, и узнаю Мишу. Сидит на стуле рядом, сложив руки на краю кровати и опустив голову на них.
Не ушел.
Запускаю пальцы ему в волосы и кончиками запоминаю эти ощущения. Как же скучаю по нему. А он не подпускает ближе. Все еще боится, что снова выберу не его или снова брошу. Ловлю моменты, которые потом могу прокручивать в память.
Он ведь не просто так остался. Должен меня успокоить, когда приду в себя? Если бы все было хорошо, он скорее всего не остался бы. Тихо шмыгаю носом и касаюсь плеча.
— Миша, — зову его, — Миш.
Он сразу же реагирует и поднимает голову, просыпаясь.
— Уснул, — тут же оправдывается, — ты как? Как себя чувствуешь? — Я не вижу его глаз, только могу слышать взволнованный голос.
— Что с ребенком? — Какая разница, как я себя сейчас чувствую. Он тяжело вздыхает, и этот вздох в темноте кажется замогильным и холодным. — Миш, не молчи, — приподнимаюсь на локтях.
— Тшшш, не поднимайся, — встает и укладывает меня назад, — тебе нельзя шевелиться.
— Миш, что? Да не молчи ты.
— Кровотечение остановили и ребенка удалось сохранить. Но, если ты знаешь выражение — держаться на волоске, то это оно. Еще пара таких стрессов и ничего нельзя будет вернуть.
Я слушаю его стирая с висков катящиеся слезы. Спасли… Он сжимает мою руку и проходится губами по костяшкам пальцев.
— Когда ты уже перестанешь нас пугать? — Усмехается понимая риторичность своего вопроса. — Как только меня нет рядом, с тобой что-то происходит.
С языка так и хочет сорваться: “Так будь всегда рядом”, но я не решаюсь это произнести.
— Я никогда столько не знал о беременности и беременных, как теперь. Еще немного и роды смогу принимать, — Миша шутит, чтобы развеселить меня, а мне надо совсем другое.
— Миш, полежи со мной. — Я аккуратно отодвигаюсь на свой край кровати, освобождая ему место.
— Не шевелись. — Останавливает, но я уже сдвинулась.
— Хорошо, не буду. Полежишь? Мне так страшно.
— Ладно, — неуверенно кивает и, стянув обувь, присаживается на край, а следом ложится и переворачивается на бок лицом ко мне.
Я решаю не рисковать и поворачиваю к нему только голову. Лежим молча. Так много надо сказать друг другу, что не хочется портить эту тишину. Ночь окутывает нас, переплетая пальцы и сжимая крепко руки.
— Мне так страшно Миш, — первой шепчу, — я как стеклянный сосуд, что стоит на самой вершине. Любой ветерок и неловкость и он упадет и разобьется.
— Хм, — усмехается в ответ, — а я как жонглер, только бегаю и успеваю ловить сосуд. — Его слова заставляют улыбнуться и вспомнить, что он всегда рядом.
— Миш, прости меня.
Может лучше способа и не найдется, чтобы сказать все, что хочу.
— Я такая слабая, побоялась тогда пойти против отца и остаться с тобой. А все равно пришлось через это пройти.
— Смеешься? — усмехается в ответ, — да в тебе столько силы, что даже я завидую.
— Где эта сила? Я выбрала тогда самый легкий путь и побоялась сложностей с отцом.
— А если бы не отец, осталась бы?
— Конечно.
— Представляешь, на сколько надо было быть сильной, чтобы отказаться от своих желаний и выбрать чужие. Жаль, он только это не оценил. Лер, можно? — шепчет с опаской.
— Что можно? — переспрашиваю, хотя знаю, что соглашусь на все, что он хочет сделать
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Потрогать твой живот можно?
От неожиданности даже не знаю, что ответить. Молча убираю одеяло и раскрываюсь. Чувствую, как отодвигает футболку и касается теплыми пальцами кожи. Порхает над животом еле задевая. Как будто вред может причинить мне. Я кладу свою ладонь на его и прижимаю к себе.
— Не бойся. — Кайфую от того, как он касается меня и заботиться.
— Чувствуешь уже ребенка?
— Нет еще.
— Я читал, что он уже может шевелиться. — Я не могу сдержать улыбку, когда представляю, как он читает книги по беременности.
— Видимо, малыш решил вместе со мной затихариться. Ты же сказал — не шевелиться. Но я тебе скажу, когда это почувствую, если хочешь.
— Очень хочу.
— Миш, что теперь будет?
— Для начала ты должна рассказать мне все, чтобы я понял, как тебе помочь.
— Все — это что?
— Все — это то, что буду спрашивать. Только не скрывай ничего.
31
— Можно я спрошу?
— Спрашивай.
— Почему ты остался?
— Знал, что ты вот так ночью проснешься и запаникуешь. Тебе сделали какую-то капельницу, потом успокоительное вкололи. Теперь будешь лежать. Вообще у меня никуда ходить не будешь.
— А в туалет?
— Кормить тебя не будем, чтобы не надо было в туалет вставать, — усмехается и убирает руку с живота, накрывая одеялом.
— Смешно.
— Если тебе надо будет, то я тебя отнесу. И вообще завтра до обеда у тебя будет тетя Нина, потом Алиса, я вечером приду. Будем помогать тебе. Марк, сказал, что договорится, чтобы охрану какую-нибудь тебе поставить. Тебя бы перевести куда-то, но он же найдет везде. К тому же тебя нельзя сейчас перевозить, и дома нет ухода постоянного. Что сама думаешь?
— Он и вправду меня найдет везде. Даже не знаю, где спрятаться.
— Поэтому не будем прятаться, расскажи мне все, тогда будем решать. Почему они приходили? — Миша устраивается удобней и подкладывает мне руку под шею.
— Ваня сказал, что хочет воспитывать своего ребенка и заберет его со мной или без меня. Отец хочет нас помирить этим ребенком. Расписать и отправить в Китай. Понятно, что все связано с деньгами, но я не знаю его дальнейших планов.
— Я слышал только часть вашего разговора, почему он кричал и назвал тебя проституткой.
— Я напомнила ему про тот аборт, который он заставил меня делать, а потом сказала, что это не Ванин ребенок.
— А это не Ванин ребенок? — переспрашивает удивлённо, как будто я знаю что-то.
— Я не знаю, чей это ребенок, но им это знать не обязательно. Да и мне уже все равно, что он думает.
— Он тебе угрожал или запугивал, почему ты испугалась, когда я пришел? — Мне даже говорить стыдно о том, что отец сделал. — Что? — Переспрашивает Миша следом.
— Он дал мне пощечину, когда я захотела его разозлить и сказала, что не знаю, чей это ребенок. А потом испугалась, что он может что-то сделать и со мной.
Миша ничего не отвечает, только шумно выдыхает и прижимает к себе.
— Он точно тебе родной отец? И что, китаец не заступился?
Я усмехаюсь и тоже вздыхаю.
— Нет? Лер, он что ничего не сделал? — Миша и так все понимает
— Что он сделает, если такой же?
— Он что, бил тебя?
— Он не избивал меня и не насиловал, но руку поднял. После этого я собрала вещи и вернулась в Россию.
— Уроды, — Миша обнимает меня за шею и целует в висок, — а потом еще я вел себя, как обиженный индюк.
— Дааа, ты был хорошо в этом, — усмехаюсь в ответ. — Но при этом плохого мне все равно ничего не делал, я бы сказала, наоборот. Взял на работу и не дал с голоду умереть.
— То есть?
— Ну отец же забрал все. Ключи от машины, от квартиры, кредитки заблокировал. У меня было немного налички. Ну и ты меня выручил с работой и авансом.
— Надо было рассказать. Я бы помог.
— Стыдно было тебя дергать.