тебя — шарах.
— А я тебя тоже — шарах.
— Ты же проиграешь?
— А ты не бей.
— Нет, ты не усвоила. Давай сначала. Мы играем с тобой в карты, в очко, так?
— Я не умею.
— Допустим, умеешь, я тебя научил. Мы играем, играем, и вот ты продулась в пух и прах.
— Ты.
— Может, и я, а может, и ты.
— Ты.
— Непременно я?
— Ты.
— Нехорошо, знаешь. Неприлично быть такой самонадеянной. Тебе годков-то сколько?
— Упади, я попробую.
— Самонадеянность наказуема.
— На четвереньки. А я тебя — шарах.
— История тому свидетельство.
Из-за двери послышался бас Вероники Викторовны:
— Друзья, вы живы? Что-то вас не слышно совсем, — Иван успел припрятать колоду, прежде чем отворилась дверь. — Что это с вами?.. Быстро к столу. Мойте руки.
Она ушла, и Ржагин на студенческий манер легонько подпихнул бедром расстроенную Олю.
— Ну-ну, подруга, не закисай. Пошамать тоже надо. А после обеда — продолжение следует. Идет?
— Спать загонят.
— Обманем.
— Мама дерется, когда я вру.
— А мы без вранья обманем. Все будет чисто — не подкопаешься.
— Да? — и глазки ее посветлели.
Обедали в кухне за раздвижным столом.
Едва расселись, как Вероника Викторовна выставила крупную ладонь, прося тишины, и ультимативно объявила (вероятно, для гостя, ибо домашние, надо полагать, порядок знали), что есть следует молча, и ежели кто-нибудь пикнет, даже невзначай или по забывчивости, наказан будет немедленно.
— Как? — поинтересовался Иван.
Данила Фотиевич хихикнул:
— Половником в темя.
Ржагин недоуменно уставился на Веронику Викторовну.
И попросил:
— Разрешите мне отдельно? Или сухим пайком?
— Не ручаетесь за себя?
— У меня недержание. Вдруг словечко выскочит.
— Как выскочит, так и вскочит, — парировала Вероника Викторовна. — Все, наливаю. Ни звука.
Подобрались и замолчали, вслушиваясь в кастрюльные бульки. Ржагин невольно следил за невинным половником, сделавшимся вдруг враждебным, опасным; в такой обстановке вообще всякий незначительный звук — чавки, хлюпы, звяки ложек — казался не только преувеличенным, но и зловещим. Тут вдобавок Данила Фотиевич, пребывавший, несмотря на разбитую и устрашающе заклеенную пластырем челюсть, в прекрасном расположении духа, замыслил тишком поозорничать над Иваном. Когда Вероника Викторовна, уткнувшись в тарелку, не могла его видеть, он строил Ржагину смешные рожицы, корчил потешные гримасы и нелепо подмигивал, откровенно провоцируя на какой-нибудь возглас, смех или замечание, дабы потом, когда Иван получит половником, предовольно прыснуть. До поры до времени Ржагин внешне никак не реагировал, однако по мере насыщения, когда они принялись за кроликав чесночном соусе, Данила Фотиевич ему уже слегка докучал, и в целях профилактики или, точнее, в рамках дозволенной обороны Иван под столом пнул его носком ботинка в щиколотку. Данила Фотиевич ойкнул, всполошно привскочил и, конечно, сейчас же получил от Вероники Викторовны обещанное.
Оля смотрела, не понимая, что произошло. Ржагин продолжал есть как ни в чем не бывало.
Оправившись от удара, Данила Фотиевич решил Ржагину отомстить. Свободной рукой зашарил под столом, отыскивая на ощупь штанину, чтобы побольнее ущипнуть. Иван жестами, как глухонемой, пожаловался Веронике Викторовне, наябедничал. Поняла она не тотчас, но все-таки поняла и, приподняв половник, пригрозила мужу, Данила Фотиевич взялся бурно возражать, показывая, что у него ничего такого и в мыслях не было, мол, это все он, он, жалкий поклепщик, низкий ябеда, горазд возводить напраслину. Оля, помахивая ручонками, взяла сторону гостя. Какое-то время они отчаянно препирались, пока Вероника Викторовна, осердясь, не шлепнула кулаком об стол, прекратив свару. Данила Фотиевич, должно быть, хорошо зная, как худо всем, когда жена недовольна, решил подкатиться, подсластиться, как-нибудь умаслить ее. И переусердствовал. Потянулся поцеловать руку, державшую половник, и в ответ получил такой боковой слева по брылам, что повалился вместе с опрокинутым стулом под газовую плиту.
Ржагину стало прямо нехорошо.
Тогда как Оля радостно вскинулась, сводя и разводя руки, как бы хлопая в ладоши.
Иван встал и протянул побитому руку помощи, И Данила Фотиевич, хотя и был сердит и расстроен, не отказался ее принять. Свою кружку вишневого компота Иван выпил залпом и, жестами, робко поинтересовался, нельзя ли выйти из-за стола и перекурить это драматическое событие. Оля внимательно следила, как он манипулирует руками, по-видимому, пытаясь запомнить, выучиться, и впредь разговаривать с мамой так же. Вероника Викторовна, дождавшись, когда закончат все, наконец произнесла вслух:
— Мужики называются. Полчаса помолчать не могут.
— Благодарствуйте, — сказал Ржагин, несказанно радуясь звуку вновь обретенного голоса. — Без слов пища гораздо вкуснее.
Вслед за ним звонко поблагодарила за обед Оля и глухо и мрачно Данила Фотиевич.
— Данилушка, милый, — Вероника Викторовна ласково обняла мужа за голову, — Как я тебя? Не очень?
— Кажется, не изуродовала, — буркнул Данила Фотиевич. — И то слава богу.
— Сам виноват.
— Знаю.
Его всепрощение и многотерпеливость поистине изумляли.
— Милашка-простоквашка, — пытаясь загладить вину, засюсюкала басом Вероника Викторовна. — Давай поцелую? Толстячок ты мой ненаглядный, — и стала целовать мужа в зашибленные скулы. — Сладенький. Пп-пю.
Ржагин, дабы не видеть этого, встрял:
— Как насчет дальнейшего? Распоряжения будут?
— Спать. Всем спать. Мы тоже приляжем, правда, Данилушка? Постели Ване в Олиной. С посудой потом расправимся. Есть возражения? Нет? По местам! Задвигались! Живо! — Она придержала Ивана за руку, и, понизив голос, попросила, как об услуге: — Оля спит как убитая, а вы, если надо что, стучите. Не стесняйтесь, погромче. А то неловко получится.
— Если надо, я с завязанными глазами.
— Приятно иметь дело с догадливым молодым человеком.
— И с учтивой хозяйкой.
— Озорник... Все. Ступайте.
Данила Фотиевич вбросил в комнату Оли пляжный надувной матрац. Сделал кокетливо ручкой:
— Тю-тю, — и плотно прикрыл дверь.
Поскучнев, Ржагин достал припрятанную колоду карт и присел к Оле на кушетку.
— Сыгранем?
— А как?
— В очко. Как договаривались.
Она зевнула.
— Я не умею.
— Спишь?
— Ага. Ты поиграй, а я