А когда же конец?
— Когда сдашься.
— И не рассчитывай. Я? За кого ты меня принимаешь? И все-таки. Без антрактов, без гонга? Следующая остановка через два часа. Измором хочешь взять? Победить обессиленного нокаутом? Предупреждаю, я старый. Как тебя зовут, боксер в юбке?
— Оля.
— Ваня. Очень приятно.
— Подожди.
Должно быть, рассердившись, что бой складывается не так, как она задумала и как ей бы хотелось, Оля, ловко поддев носочком, скинула босоножки, надела их на руки и кинулась в атаку с еще большими пылом и страстью.
— Э, э, так нечестно, я с голыми руками, а ты при оружии. Конечно, еще бы. А если я скину свои бахилы?
— Что?
— Ну, тоже кое-что сниму.
— У, противный, — фыркнула Оля и, надув губки, остановилась. — Жадина. Почему ты не даешься? Я так не достаю. У, — она снова фыркнула и запустила в Ржагина босоножками.
Одну он поймал на лету, другая, скользнув ему по плечу, отскочила и залетела в чужое купе. Слегка растерянный, Иван сходил, извинился, взял и принес. Оля, надувшись, стояла у окна, не желая больше иметь с ним дело.
— Оль, — попытался успокоить он ее. — Что ты. Предупредила бы хоть. Я же не знал, что устроит тебя только победа. Любой ценой. Что проигрывать ты, как и спать, терпеть не можешь. И не умеешь, еще не научилась.
— Противный, — плаксиво и непримиримо произнесла она и побежала к себе.
Ржагин поплелся следом.
— Ну, Оль. Извини.
— Уходи.
— Будь человеком, Оль. Прости.
— В чем дело? — недовольно заворчала впросонках мама; у нее был густой мужской бас. — Сейчас же обуйся, а то закатаю, поняла? — крупно перевалилась, уткнулась лицом к стене и, выше натянув простыню, показала, что просыпаться окончательно не собирается.
Оля выхватила из рук у Ржагина туфли и сердито, молча, стала выталкивать его из купе.
— Не могу, Оленька. Без прощения.
— Проваливай, — шептала сквозь редкие зубки Оля. — Я плакать буду.
— Давай вместе.
— Какой... паршивый, — зло уперла в Ржагина руки, выпихнула его вкоридор и задвинула дверь.
Иван постоял возле их купе, надеясь, что она выйдет и они помирятся. Но она не вышла.
Обносили кефиром и булочками, и он взял, и отправился перекусить к себе. Сосед где-то гулял, а два других места все еще оставались незанятыми. Сжевав черствую булку, Иван забрался на вторую полку и стал смотреть в окно.
Сопки теперь подросли, склоны, провалы и впадины сделались резче, глубже. Урал по-прежнему щедро дарил себя взглядам едущих, однако давешнее настроение, когда так остро и полно чувствовал, когда душа отзывалась, теперь ушло, и возвратить его не удавалось. Любоваться же открытками Ржагин не умел. Он отвернулся, достал книгу и равнодушно заелозил глазами по строчкам...
Ему обожгло щеку, накрыло, сплющило болью, он привскочил и шарахнулся затылком о металлический держатель одежной полки.
Сидя на шее у крупноголовой, мощного сложения женщины, Оля заливалась смехом. В руке она держала знакомую босоножку и спрашивала:
— Проснулся? Еще?
— Спасибо, не стоит, — сказал Ржагин, инстинктивно загораживаясь; он постепенно приходил в себя.
— Через пять минут прибываем, — басом сказала женщина, и он сообразил, что это Олина мама. — Проводница говорит, что вы до Свердловска.
— Сколько же я спал?
— Порядочно, — улыбнулась женщина.
— Ночь на дворе? День?
— Утро.
— Мам, а здорово я его, правда? По моське?
— Перестаралась. Видишь, товарищ какой обалдевший.
— Пройдет, — пообещала Оля.
— Будьте любезны, молодой человек, помогите нам сойти. Только чемодан, остальное я сама дотащу.
Иван вовсе не собирался выходить в Свердловске, но тут кивнул:
— Хорошо, — и Оле, строго: — Сейчас же надень на место туфлю, а то закатаю, поняла?
Мама скупо улыбнулась, и они ушли.
На трех соседних полках в купе спали или делали вид, что спят. Поезд тащился на пригородной скорости. В последний момент перед закрытием Иван успел сполоснуться в туалете, переменил рубашку и, нацепив рюкзак на оба плеча, отправился на помощь к женщинам.
Мама доверила ему только чемодан, но и с тем Ржагин едва справился, волоча его по проходу двумя руками. Сама мама, помимо дочки, восседавшей на плечах, несла корзину и пухлый, перетянутый ремнями узел в одной руке и в другой туго набитый саквояж, который Ржагин, попробовав, не смог от земли оторвать.
Попрощавшись с проводницей, умудрившейся за всю дорогу ничем не напомнить о себе, пересекли здание вокзала и на площади взяли такси.
— Вам куда? — спросила мама, отобрав у Ивана чемодан. — Если не очень в сторону, можем подбросить.
Пожав плечами, он вытер мокрый лоб и в открытый багажник с краешку поставил свой рюкзак.
Мама села с водителем, Оля предпочла сзади с Ржагиным.
Пока ехали, девочка, внешне оставаясь совершенно невозмутимой, может быть, чуть-чуть излишне сосредоточенной, чувствительно щипала его за худые бока, и он, покамест не понимая правил этой новой игры, примитивно и тупо уворачивался, ерзал, усмиряя шаловливые ручки, и, как ни пытался рассмотреть город, центр его, толком ничего не увидел. Длинный прямой асфальт, троллейбусы и грузовики, которые они время от времени обгоняли, по обыкновению изнемогающие от духоты и выхлопной гари деревья обочь дороги, людские фигурки, одетые прилично и просто. Вот только таксист, о чем-то вполголоса разговаривавший с мамой, слова произносил с местным акцентом, заметно приволакивая букву «о».
Попетляв порядочно, наконец приехали.
Мама попросила водителя оказать ей любезность — просигналить тремя длинными и одним коротким, дабы вызвать мужа.
— А вы дальше? — спросила Ивана.
— Да, спасибо, я тоже выйду.
— И куда?
— Тут пешочком.
Она смотрела недоверчиво.
— А потом?
— Суп с котом.
— Все ясно. Меня зовут Вероника Викторовна. На всякий случай: тренер по легкой атлетике, готовлю толкательниц ядра.
— Иван Магдалиныч. Шаромыжник, но чужого ни-ни.
— Это важно, — серьезно сказала она. — Поживете денек у нас, а там посмотрим.
Ржагин незаметно кивнул на Олю: